Традонико не заставил просить себя дважды. Он понимал, что сарацины в отдаленной перспективе представляют гораздо более страшную угрозу, чем все славянские корсары вместе взятые, и помешать им укрепиться на Адриатике важно не только для Константинополя, но и для самой Венеции. Венецианцы быстро снарядили флот, и уже в начале 841 г. шестьдесят отборных кораблей, несших по две сотни человек на борту, покинули лагуну и направились к оговоренному месту соединения с византийской эскадрой. Далее объединенный флот двинулся на юго-запад и, наконец, встретился с сарацинами близ Кротоны – небольшого порта на побережье Калабрии.

Действительно ли византийский адмирал обратился в бегство при первых признаках опасности (как потом с негодованием заявляли венецианцы), или причина заключалась в чем-то другом, мы никогда не узнаем; но так или иначе, христиане потерпели сокрушительное поражение. Краса и гордость венецианского флота пошла на дно; сухопутные силы, еще до морского сражения высадившиеся близ Таранто, были уничтожены. После этого сарацинский флот без помех прошел через всю Адриатику, разграбил Анкону и только у самого края Венецианской лагуны вынужден был повернуть обратно – из страха перед отмелями и коварными течениями в устье реки По.

Венецию снова спасли преимущества ее географического положения, но на сей раз поводов для радости не было. Море, которое она – с согласия двух великих империй – объявила своей вотчиной, на поверку оказалось ей неподвластно. Уже на следующий год сарацины продвинулись еще дальше вдоль побережья, а венецианцы по-прежнему не могли ничего противопоставить их наступлению. Между тем нарентийские пираты осмелели и вошли в раж, сообразив, что венецианцы не так страшны, как казалось. В дальнейшем эти два бича терзали Адриатику не один десяток лет, прежде чем для венецианских и имперских кораблей снова открылись безопасные пути.

Как и следовало ожидать, после столь позорного разгрома отношения Венеции с Византией резко ухудшились. Старые связи все еще сохранялись, но с каждым годом становились все ненадежнее. Зато дружба с Западной империей – после того, как политическая и религиозная автономия Венеции была зафиксирована в договоре, – только расцвела и окрепла. В 856 г. сын и наследник Лотаря, молодой император Людовик II, даже посетил Венецию с государственным визитом; вместе с ним прибыла и его супруга. Дож Венеции и его сын Джованни (которого он, само собой, сделал соправителем) встретили августейшую чету в Брондоло, к югу от Кьоджи; оттуда гостей торжественно препроводили на Риальто, где они провели три дня. Император оказал Джованни высокую честь, став крестным отцом его новорожденной дочери.

Внутренних проблем дожу Пьетро тоже хватало. Прошло уже почти полвека с тех пор, как местом для столицы выбрали архипелаг Риальто, и после всех минувших событий нечего было и надеяться, что он сохранит былую независимость от междоусобиц и фракционной борьбы (хотя именно эта независимость в свое время и обеспечила ему столичный статус). Несмотря на все сложности, с которыми Венеция столкнулась на Адриатике, она уже превратилась в ведущий коммерческий и финансовый центр христианского Средиземноморья. Торговля расширялась во всех направлениях; преимущество получал тот, кто успевал первым; и в этой атмосфере безжалостной конкуренции неизбежно возникали новые конфликты и поводы для зависти и отмщения. Вдобавок многие новоприбывшие поселенцы приносили с собой и старую вражду. Пьетро продержался у власти 28 лет, дольше, чем кто-либо из предыдущих дожей, и большую часть этого времени ухитрялся сохранять мир и спокойствие в столице. Только после смерти Джованни (одного из немногих соправителей, действовавших достойно на своем посту) он обнаружил, что не в силах больше поддерживать равновесие между фракциями. То ли он прибегнул к репрессиям, с которыми его подданные не могли смириться, то ли отнесся чересчур благосклонно к одной из групп, тем самым восстановив против себя другую, но так или иначе, в среде горожан сложился заговор, и 13 сентября 864 г. мятежники нанесли удар. Произошло это в канун Крестовоздвижения – праздника, на который дож по традиции посещал мессу в церкви Сан-Заккариа. Когда почтенный старец (а ему, вероятно, было уже под восемьдесят, потому что на государственной службе он провел пятьдесят с лишним лет) выходил из церкви после вечерней службы, на него напал вооруженный отряд. Мертвого дожа бросили на площади, а стычка между его свитой и нападавшими переросла в настоящий бунт. Монахини из монастыря при церкви не сразу решились выйти на улицу: лишь глубокой ночью они наконец рискнули забрать тело дожа, чтобы подготовить его к достойному погребению.