– Да когда как, – сторож пожал плечами. – А если по правде, тот народ мало на электричках ездит. У них машина из Москвы ходит со жратвой для живности. Ну, все к ней и пристраиваются. Какие там работают, те вообще редко ездят, живут при зверях своих. Да и народу там с гулькин нос осталось. Вы вон к Васильичу идите, он кой-кого на базе знает. Сено им в прошлом году возил и в этот раз вроде подрядился.

Васильич – муж кассирши Ольги – щуплый, сожженный солнцем мужик – колол во дворе дома дрова. Увидев Соловьева, он отпер калитку, загнал в будку рвавшуюся с цепи здоровенную кавказскую овчарку, впустил гостей в заросший яблонями и вишнями садик.

– Юрий Иванович, приветствую. Заходи, присядь в холодке.

– Здравствуй, Петр Васильевич. Это вот товарищ из главка нашего, будь добр, перескажи ему, как ты эту старушку обнаружил. – Соловьев сел на врытую под яблоней скамейку. А Колосов прислонился к стволу яблони: прямо перед его лицом висели на склоненных ветвях зеленые неспелые плоды. Васильич отложил топор.

– Ну, сошел я, значит, с ясногорской. Народ кругом. Пути перешли и…

– А чего ты не домой, а на тропинку вместе с дачниками отправился? – спросил Соловьев быстро.

– Деркуну не доложишь?

– Могила – ты меня знаешь. Деркун – это наш лесничий, – пояснил Соловьев Колосову.

– Березу я себе одну облюбовал, Юрий Ваныч. О-он там, – Васильич мотнул головой в сторону леса. – Подгнила она, все равно до первой бури стоит. Ну и хотел пойти прикинуть, с какой стороны лучше валить. Березовые дрова у меня кончились. А без них как? И банька не та, парок не ароматен. И шашлычки, и печка… В печке еловые-то стреляют, опять же – искры. А березовые ровно горят. Уголь от них хороший, зола – огород удобрять, словом, нужна береза мне. Ну, пошел я, значит, по тропе. Гляжу – впереди пестрое что-то. Ба-атюшки, женщина лежит в грязи. Думал сначала – пьяная или плохо стало. Подскочил – а ейная голова вся в лепешку расплющена. Кровищи!

– Вы тело не трогали? Не перемещали его? – спросил Никита.

– Ни-ни, что вы! Дачники, что сзади шли, подоспели. Ну, крик, шум. Звонить побежали в милицию.

– Среди этих дачников босых не было? – задал новый вопрос Колосов. – Ну, может, кто купаться шел – ребята, молодежь?

– Нет. Да что в нашем лесу босому делать? – удивился Васильич. – Эвон крапива какая. Сучья опять же. В сапогах шли резиновых – видел, а босых – нет.

– Так, выяснили. Вы, говорят, на зообазу сено поставляете. Там у них стадо, что ли? Коровы? Кому сено-то заготавливают?

Васильич ухмыльнулся.

– Корова-то у меня. Личная буренка. А у них там полезного скота – кошка да собака. Остальные экзотические. А сено для обезьян.

– Едят, что ли, они его? – спросил Соловьев с удивлением.

– Фиг их знает. Может, и едят. Вроде на подстилку – утеплять, а там – неизвестно. Я привезу на тачке – завхозу ихнему сдам и не интересуюсь – что, как.

– А кроме завхоза, вы кого-нибудь там знаете? – Колосов протянул руку, влекомый желанием сорвать яблоко, но сдержался. – У вас вот сад хороший… С базы никто фрукты-овощи не покупает?

– Им моих овощей не требуется, – Васильич поддернул штаны. – Им машинами это добро привозят. Опять же для обезьян. Нешто там учтут, сколько те съедят, сколько эти.

– Кто те и эти? – переспросил Никита.

– Ну, волосатые в клетках и эти в белых халатах – хозяева ихние. Обезьяна – она и есть обезьяна, рази скажет, сколько яблок да огурцов ей положили? Ну, значит, умные люди и пользуются. Берут себе. А со змеями вообще просто. Они ж твари молчаливые. Пить-есть не просят. Так что, – Васильич усмехался во весь рот, – мои овощи и мое молочко на базе не надобно. Я вон дачников отовариваю.