– Есть на свете правда – выпустили третьего дня! Уж не знаю каким путём, только выяснилось, что господин тот казённую деньгу в вист в Петербурге продул, а на Селинку списать вздумал! У нас поперву-то все нумера полиция разворошила, деньги те искала… Вот мы теперь и опасаемся. Барышни вовсе не принимают, пару-тройку только для настойчивых посетителей держим. И то – сколько денег ушло, чтоб дозволили заведение сызнова открыть, – ужасти!

– Но игра идёт?

– А как же! Это уж самое святое! Осторожничаем, разумеется, так что…

Разговаривая, они спустились в обширную, слабо освещённую комнату, где пахло сыростью, крепкими папиросами и плохим одеколоном. Здесь оказалось довольно чисто. В углу темнел бильярдный стол, возле которого сейчас никого не было. Несколько человек сгрудились у стола ломберного, где, по-видимому, шла серьёзная игра. Чуть поодаль, у старого буфета, за небольшим столиком, играли ещё двое: молодой, но уже сильно потрёпанный брюнет в форме пехотного штабс-ротмистра и юноша – гвардии корнет, совсем мальчик, который играл с такой сосредоточенностью, словно решал сложную задачу. Закатов, проходя мимо, вполголоса сказал:

– Здравствуйте, Ратманов.

– А, Закатов… Рад приветствовать, – отрывисто сказал штабс-ротмистр, не отрывая взгляда от карт. – Давненько вас было не видать. Три в пиках!

– Да и вас тоже… Ездили в имение?

– А, пропади оно пропадом… Где только люди находят честных управляющих? Эй, Фома, папиросу!

Закатов только улыбнулся и, обойдя стол, присел на жёсткий диванчик неподалёку.

– Не помешаю, Ратманов?

– Ничуть. Напротив, мне всегда везёт, когда вы следите за игрой. Странно, что вы сами не хотите попробовать. Нюх старого игрока мне подсказывает, что вы были бы удачливы.

– Я как пушкинский Германн, – отшутился Закатов, тоже беря папиросу. – Не желаю жертвовать необходимым в надежде получить излишнее.

– Уж не знаю, как можно деньги называть излишними… А впрочем, как знаете. Итак, Сергей Станиславович?.. Да, господа, позвольте вас познакомить: штабс-капитан Закатов Никита Владимирович – гвардии корнет Тоневицкий Сергей Станиславович.

– Я очень рад, – отрывисто отозвался молодой человек, даже не взглянув на Закатова и не замечая, что новый знакомый пристально разглядывает его.

Взгляд юноши был устремлён в карты. Закатов хорошо знал, что означает в картах это напряжённое, нервное внимание, и понял, что конец близок.

Со штабс-ротмистром Ратмановым Никита Закатов был знаком много лет. Они учились на одном курсе в Московском кадетском корпусе, близки не были, но и не враждовали. Николай Ратманов происходил из известной дворянской семьи, в корпус попал на казённый счёт как сирота и сын героя Наполеоновских войн. Его отец погиб при подавлении польского бунта 1830 года, мать умерла ещё ранее, и мальчик остался на попечении дяди, генерала Ратманова. Тот занимал весьма значительный пост в Варшаве при наместнике Паскевиче, но племянника предпочёл отдать в московское заведение – чтобы, по его словам, молодой человек меньше якшался с «полячишками».

Ненависть к полякам в семье генерала Ратманова была беспредельна. С ранних лет эту ненависть воспитывали и в детях, и ещё в корпусе Коля Ратманов бледнел и стискивал зубы при виде кадета с польской фамилией. Он постоянно сидел в карцере за драки с поляками, при каждом удобном случае бросал им в лицо: «Паны гнилые, пся крев!» Товарищи подсмеивались над этой ненавистью, но относились к ней, в общем, с пониманием, считая, что человек имеет право ненавидеть тех, кто убил его отца.