Между тем порог он не перешагивал. С каждой из своих пробежек он возвращался к софе, где пребывал Андре в позе хорошо воспитанного визитера. Но кое-что они все время шепотом сообщали друг другу, например Андре:

– Лакей слаб от старости, это он виноват, что дедушки так долго нет.

Артур, вернувшись после своей пробежки:

– Ты, верно, шутишь? Или иронизируешь? Этого я тебе не разрешаю. Он – мой отец.

Андре был этим крайне смущен. Артур прощал сыну непочтительность по отношению к нему, но к деду он требовал почтения. Требовал не принципиально, а именно сегодня. Девяносто лет, подумал Андре, тут уж не до шуток.

Когда Артур в очередной раз хотел пройти мимо, сын тихо и настойчиво попросил его:

– Пойми меня правильно, отец! Я отношусь к тайному советнику со всем уважением, как ни мало оно значит.

В свое время тайного советника произвели в это звание, дабы вознаградить за утрату железной дороги и угольной шахты.

– Не скажи, твое уважение кое-что значит, – Артур тотчас успокоился, – вот взгляни, у обедневшего старика умирает слуга. Он не заменяет его другим. Обязанность представительства остается прежней. Он не выходит, и лишь изредка кто-нибудь просит у него приема. Тогда он сам надевает ливрею и уже как собственный слуга Непомук препровождает к своему хозяину даже нежеланных гостей, а затем возникает перед гостями в обличье тайного советника и миллионера.

– Я понимаю его, – заверил внук, – мне легче понять чудаков, чем деятелей, тебе я могу об этом и не говорить. Однако сегодня он мешкает сверх всяких приличий.

– Ничего, мы молоды, и у нас есть время, – сказал Артур, – а ему в девяносто лет нелегко раздеться и переодеться.

Андре спросил с тревогой:

– А это никак не связано с его преждевременной смертью? Прости мне мои слова, я говорю про его стремление выдавать не только Непомука, но и самого себя за покойника?

– Он, верно, знает, какие преимущества это ему дает, – рассудил Артур.

– А чудачества, лишенные смысла, я ценю еще выше, – заключил Андре.

Тут они смолкли. Из кабинета-библиотеки, собственно из комнаты еще более дальней, чем они могли увидеть, к ним шествовал Балтазар. Он шел не спеша, но гордо выпрямясь, никакого сравнения со старческими ужимками слуги. А вдобавок вместо сверкающей лысины у него были каштановые волосы. На височках чуть подвиты и зачесаны вперед по моде 1860-го или 1870 года. Конечно же, ему доводилось с тех пор следовать и другим модам. Прическу некогда двадцатилетнего он возобновил лишь много позже. Когда он подошел ближе, можно было различить седину рядом с поредевшими локонами.

Стариковская голова имела аристократический вид благодаря изогнутым дугам бровей и презрительным складкам в углах рта. Повелительный взор широко распахнутых карих глаз заставлял на время забыть, что тот же самый человек в обличье слуги Непомука мог держать себя с таким явным раболепием. Но многое оставалось при первом взгляде незамеченным: темные пятна на коже, и что кожа эта уже нигде не прилегала плотно, и что лоб, как ни высок он был, выглядел скорее костлявым, нежели благородным, и что бледные уши словно бы готовы отделиться от распадающегося остова.

Увиденное в совокупности, все это невольно пугало. Испуг, разумеется, скоро проходил, но тут внезапно вызывала страх утраченная подлинность живущего и отринутая принадлежность ко всем нам. Это была словно орудийная отдача после краткого заблуждения при виде человека, отмеченного печатью смерти, но пропустившего свой срок и задержавшегося на земле. Такое впечатление произвел на своих потомков припозднившийся старец. Лишь бы уберечься ему от позора стать еще старше, только чтоб не рухнул он у нас на глазах. Две эти мысли мелькнули у них в голове, покуда они приветствовали старца, не касаясь его.