В этот день лодки шли вдоль островов и там, где течение было слишком быстрым, приходилось цепляться бечевой за корни деревьев.

Когда они проходили мимо заросшего непроходимыми лесами острова Верихаде-Моно, с борта «Марипаре» раздались выстрелы и с полдюжины уток упали в воду. Господин Мигель и его друзья стреляли метко.

Несколько минут спустя к борту «Гальинеты» подошла куриара.

– Я думаю, это несколько разнообразит ваше меню, – сказал господин Мигель, подавая пару только что подстреленных уток.

Жан де Кермор поблагодарил господина Мигеля, а сержант Марсьяль пробурчал нечто напоминающее «спасибо».

Спросив юношу, как он провел эти два дня, и удовлетворившись его ответами, господин Мигель пожелал дяде и племяннику доброй ночи, после чего куриара доставила его обратно на борт «Марипаре».

С наступлением темноты лодки пристали к острову Пахараль, где в свое время господин Шафанжон обнаружил на доисторических валунах многочисленные надписи, оставленные посещавшими эти края торговцами.

Сержант Марсьяль стряпал не хуже полкового маркитанта[67], а венесуэльские утки оказались к тому же вкуснее и ароматнее европейских. Племянник и дядя поужинали с большим аппетитом и в девять часов вечера отошли ко сну. По крайней мере, юноша улегся на циновке под навесом, где была его каюта, а дядя, по обыкновению, тщательно натянул москитную сетку.

Река кишела кайманами

Предосторожность, в высшей степени необходимая, потому что комаров здесь водилось великое множество, и каких! Господин Шафанжон отнюдь не преувеличивал, говоря, что комары, возможно, являют собой одну из главных неприятностей путешествия по Ориноко. Мириады отравленных жал вонзаются в ваше тело, и каждый укус вызывает продолжительное болезненное воспаление, а то и настоящую лихорадку.

Как тщательно натягивал дядя сетку над ложем своего племянника, какие мощные клубы дыма выпускал из своей трубки, чтобы отогнать страшных насекомых, как яростно уничтожал он тех, что пытались пробраться сквозь кое-где неплотно прилегающую сетку!

– Марсьяль, голубчик, ты вывихнешь себе руку, – повторял Жан. – Ради Бога, не волнуйся, я и так буду прекрасно спать.

– Нет, – отвечал старый солдат, – я не позволю, чтобы хоть один мерзкий комар пищал у тебя над ухом.

Только удостоверившись, что Жан заснул и ни один комар ему больше не грозит, он успокоился и тоже лег спать. Ему-то было плевать на атаки крылатых мучителей. Но какой бы грубой ни была кожа старого солдата, комары кусали его, как и всех прочих, и он чесался так, что содрогались борта пироги.

На следующий день лодки снова двинулись в путь. Ветер то ослабевал, то набирал силу, но тем не менее помогал пирогам преодолевать течение. Тяжелые низкие облака закрывали небо, а проливной дождь загнал путешественников под навес.

Течение в этой части реки, усеянной мелкими островами, было довольно сильным, и чтобы легче преодолевать его, приходилось держаться ближе к правому берегу.

Болотистый правый берег на протяжении двухсот километров, от устья Апурито до устья Арауки, изрезан сетью каналов и проток. Здесь находили себе пристанище дикие утки, усеивающие тысячами черных точек пространство равнин.

– Если их тут и не меньше, чем комаров, – воскликнул сержант Марсьяль, – то они, во всяком случае, не причиняют неприятностей, не говоря уже о том, что их можно есть.

Весьма справедливое замечание.

Элизе Реклю рассказывал, что кавалерийский полк, расположившийся лагерем на берегу лагуны, в течение двух недель питался одними утками, что, однако, не вызвало сколько-нибудь существенного сокращения их численности.