– Попридержи язык, девка. Сама знаешь, мы не можем рисковать и оставлять тебя живым свидетелем, но умереть можно очень многими способами.

– И если ты слишком обнаглеешь, мы еще подумаем, оставлять ли тебе жизнь до последней ночи в море, – продолжил моряк у левого борта. – С этим золотом я смогу купить больше девок, чем мне по силам справиться, так что какое мне дело до Ингеборг-Трески?

– Верно, и вообще пора ее освежить, – поддакнул моряк на мачте и начал мочиться на нее. Ингеборг с плачем убежала на полуют. Вслед ей понесся грубый хохот.

Тауно на минуту замер, потом бесшумно нырнул и добрался под водой до руля.

Руль оброс острыми ракушками и скользкими водорослями. Тауно стал подниматься, еще медленнее и осторожнее, чем когда разведывал логово спрута. Из-за кривизны борта румпель находился в восьми футах над водой, в углублении под верхней палубой. Тауно обеими руками ухватился за его стержень, изогнул тело и просунул пальцы ног между стержнем и корпусом. Одним плавным движением, не обращая внимания на впивающуюся в тело бронзу, он взобрался по кронштейну румпеля, ухватился пальцами за край борта и подтянулся, положив на борт подбородок.

– Что это там? – крикнул моряк с палубы.

Тауно замер. Звук стекающих с него в море капель был не громче плеска волн о холодный на ощупь борт.

– Да так, то ли чертов дельфин, то ли еще что, – отозвался другой. – Клянусь бородой Христа, я буду только рад смыться из этих проклятых вод!

– А что ты первым делом сделаешь, сойдя на берег?

Трое моряков принялись болтать, щедро отпуская грубые остроты. Тауно отыскал Ингеборг. Она затаила дыхание, заметив его силуэт на фоне серебристо-темного неба, и замерла с колотящимся от волнения сердцем.

Тауно увлек ее за собой в темноту под полуютом, но даже во мраке не мог не ощутить округлую крепость ее тела, теплый аромат ее кожи и волосы, щекочущие приблизившиеся к ее уху губы.

– Что делается на корабле? – прошептал Тауно. – Нильс жив?

– До утра. – Она не смогла ответить ему с той же твердость, с какой произнесла бы эти слова Эйян, окажись та на ее месте, но все же сумела овладеть своими чувствами. – Ты ведь знаешь, они связали нас и заткнули нам рты. Меня они на время оставили в живых – слышал? Если бы Нильс мог им на что-нибудь сгодиться, они не пошли бы на такую подлость. Но он, конечно, и сейчас лежит связанный. Они прямо при нем принялись решать, что с ним делать, и в конце концов согласились, что веселее всего будет повесить его утром на нок-рее. – Ее ногти впились в руку Тауно. – Не будь я христианкой, с какой радостью я бросилась бы в море!

Он не понял смысла ее слов.

– Не надо. Я не смогу тебе помочь, и если не по другим причинам, то от холода ты наверняка погибнешь… Дай подумать… Ага!

– Что ты придумал? – По ее интонации он понял, что она не хочет напрасных надежд.

– Сможешь шепнуть несколько слов Нильсу?

– Разве что когда его выведут на казнь. Они наверняка притащат меня посмотреть.

– Тогда… если сможешь сделать так, что тебя никто не услышит, передай ему, пусть воспрянет духом и приготовится сражаться. – Тауно на минуту задумался. – Нужно будет отвести их взгляды от воды. Когда они соберутся надеть петлю на шею Нильса, пусть он начнет изо всех сил сопротивляться. И ты тоже – бросайся на них, царапай, кусай, пинай, кричи что есть мочи.

– Ты думаешь… ты и в самом деле веришь… хорошо, я сделаю все, что смогу. Господь милосерден, раз он… позволит мне умереть в битве рядом с тобой, Тауно.

– Только не это! Не рискуй собой! Если на тебя набросятся с ножом – уклонись, умоляй о пощаде. И укройся, чтобы не пострадать в схватке. Мне не нужен твой труп, Ингеборг, мне нужна ты.