Она села рядом с ним, обняв одной рукой за талию, а другую положив на бедро, и прижалась щекой к его плечу.

– Знаю, – тихо произнесла она.

Тауно остался хмур.

– Ну? Так что же произошло?

– Понимаешь, ректор забрал ее с собой в город Виборг… Подожди! Никто не хотел навредить ей. Да и как они посмеют причинить вред сосуду небесной милости? – рассудительно произнесла Ингеборг и тут же презрительно усмехнулась. – Ты пришел в нужный дом, Тауно. Ректор привез с собой молодого писца, он побывал у меня, и я его спросила, как они собираются кормить наше чудо. Мы в Элсе не скряги, сказала я ему, но и не богачи, и теперь, когда ей уже не суждено рассказывать байки о подводной жизни, кто захочет взять к себе девочку – ведь ее придется всему учить заново, как новорожденного младенца, да еще копить для приемной дочери приданое. Да, конечно, у нее есть какой-то выбор – работа нищенки, замужество за моряком или то, что выбрала я, – но разве это правильно для такого чуда? Нет, сказал писец, все будет иначе. Они заберут ее с собой и отдадут в монастырь Асмилды в Виборге.

– Что это такое?

Ингеборг объяснила, как смогла, и под конец смогла лишь добавить:

– Там Маргрете дадут кров и будут учить. Когда ей будет нужное число лет, она примет обет и после этого станет жить в чистоте. Ее, конечно, станут почитать до самой смерти, которая наверняка будет иметь запах святости. Или ты не веришь, что труп святой не будет вонять, как твой или мой?

– Но это ужасно! – воскликнул ошеломленный Тауно.

– Неужто? Многие сочли бы такую судьбу необыкновенной удачей.

Он пристально посмотрел ей в глаза:

– А ты?

– Я… нет.

– Прожить взаперти до конца своих дней среди унылых стен, остриженной, в грубых одеждах, скудно питаясь, бормоча под нос о Боге и навсегда отвергнув то, что Бог вложил ей между ног, никогда не знать любви, детей, дома и семьи, не смея даже побродить под цветущими весной яблонями…

– Таков путь к вечному блаженству, Тауно.

– Гм. Я предпочту лучше блаженство сейчас, а мрак потом. Да и ты тоже, в сердце своем – разве не так? – что бы ты там ни говорила об отвращении к смертному одру. На мой взгляд, ваш христианский рай – весьма жалкое и унылое место.

– Маргрете может думать иначе.

– Мар… а, Ирия. – Он призадумался, подперев кулаком подбородок, сжав губы и тяжело вдыхая задымленный воздух.

– Что ж, – сказал он, – ежели она этого на самом деле хочет, быть по сему. Но как нам об этом узнать? И как узнать ей? Разве позволят ей вообразить, что есть нечто реальное и правильное вне стен того унылого мна… монастыря? И не позволю обманывать свою сестру, Ингеборг.

– Вы послали ее на берег, не желая видеть ее съеденной угрями. Разве у вас теперь есть выбор?

– Неужели никакого?

Отчаяние всегда такого сильного Тауно пронзило ее, словно лезвие ножа.

– Милый мой, милый. – Она прижала его к себе, но вместо слез в ней пробудилась старая рыбацкая практичность.

– Есть среди людей нечто, отворяющее любые ворота, кроме небесных, – сказала она. – Деньги.

С его губ сорвалось слово на языке подводных жителей.

– Говори, – сказал он на датском и стиснул ее руку шершавыми пальцами.

– Говоря проще: золото, – сказала Ингеборг, не пытаясь высвободить руку. – Или то, что можно обменять на золото, хотя лучше всего сам металл. Понимаешь, будь она богата, она могла бы жить, где пожелает; если денег достаточно – хоть при королевском дворе или в какой-нибудь чужой земле богаче Дании. Она правила бы слугами, воинами, кладовыми, акрами земли. Смогла бы выбирать среди женихов. И тогда, если она решит все оставить и вернуться к монашкам, то это будет свободный выбор.