– Ишь, сидит, чай гоняет, а на его участке крупное зверье давят, как клопов!

Сказкин сплюнул и придирчиво пояснил:

– У нас, в деревне Бубенчиково, кот жил: шерсть стопроцентная, драчлив, как три пьяных грека, нормально кормить его – собаку бы перерос. Так даже он все больше по мышам да по птичкам, не стал бы кидаться на сивуча…

– Слушай, Серп Иванович, – сказал я. – Зрение у тебя, говоришь, телескопическое. Глянь вон там… Ну да, у того берега…

– Рыба! – завопил Сказкин, вскакивая.

– Какая, к черту, рыба? На берегу лежит!

Он приложил ладонь ко лбу:

– Тогда змей.

И восхитился, оценив разделяющее нас расстояние:

– Вот хорош, гад! Агафону бы такого подпустить. Нет, ты только посмотри, ты только посмотри, начальник! В этом гаде все двадцать метров, вот галстуков бы нарезать!

– Каких еще галстуков?

– Змеиных! – пояснил Сказкин. И неожиданно предложил: – Давай застрелим!

– Почему ты говоришь о рыбе – он?

– Да потому что вижу теперь, ошибся. Не рыба это, а змей! Видишь, у него горбы. У нас на балкере «Азов» старпом служил, он такого же вот встретил в южной Атлантике. Чуть заикой не стал, при его-то весе!

– Сколько же этот старпом весил?

– Не старпом, – обиделся Сказкин. – Гад!

– А притомился, похоже… – всматривался я. – Валяется прямо на камнях…

– Хорошо, что на том бережку, а не на этом, – удовлетворенно кивнул Сказкин.

– Ну, мы это сейчас исправим. Спустимся вниз. Надо же нам рассмотреть, кто там.

– Ты что, начальник, – отступил Сказкин. – Я туда не пойду. Я не сивуч.

– И все же, Серп Иванович, придется нам спуститься.

– Ты что, начальник! Он твой что ли, этот гад?

– Он наш, Серп Иванович!

– Как это наш?

– Мы его открыли.

– Ну вот пусть и гуляет!

Я не ответил. Я всматривался.

Далекое змееподобное существо действительно валялось внизу на противоположном берегу кальдеры. Я сидел на самом краю обрыва, но сиреневая дымка мешала видеть – она нежно размывала детали. Шея вроде бы длинная… Ласты… Но горбов, о которых говорил раньше Сказкин, я не видел, хотя средняя часть чудовища казалась несоразмерно толстой… Впрочем, он же сивуча сожрал… Теперь лежит, переваривает…

– Сдох! – твердо объявил Сказкин.

– Это почему? – спросил я, оценивая высоту каменных стен. – Отдыхает, вот и вся недолга. – И внимательно оценил возможный спуск. – Тут метров пятнадцать. Спустимся. Не обходить же кальдеру, на это весь день уйдет.

– А куда нам торопиться?

Я не ответил. Потом попросил достать из рюкзака фал.

– Ты что, начальник! – Серп Иванович окончательно отступил от обрыва. – Я не давал подписку лазать по обрывам на веревке.

– Ладно, полезу один.

– А обратно как?

– Вытянешь.

– Да дохлый он, этот змей! – прыгал за мной, канючил Сказкин, пока мы шли к мысу Кабара, к самой низкой его части. – Ну, спустишься ты на берег, что толку? Что ты с него с дохлого поимеешь? За такую добычу даже Агафон полчашки риса не даст.

Утихомирился Сказкин только на мысе Кабара.

В этом месте высота обрыва точно не превышала пятнадцати метров.

Прямо перед нами торчал в голубом проливе Камень-Лев. Отсюда высокий каменный гребень мешал видеть змея. Но я уже принял решение. Фал, захлестнутый за сухой мощный корень давно умершей пинии, полетел вниз. Я невольно удивился: обрыв тут явно не превышал пятнадцати метров, значит, конец должен был лечь на камни, но фал завис над берегом чуть ли не в метре, а Сказкина почему-то вдруг сильно увлекли вопящие над кальдерой чайки.

– Он что, усох, этот фал?

– Жара, начальник…

– Жара? – Я ухватил Серпа Ивановича за покатое плечо. – Капроновый фал ни при жаре, ни при холоде не усыхает! Колись! Агафону отдал?