– Бронебойным – огонь! – Неринг хорошо видел, как снаряд скользнул по невидимой преграде и ушел вниз, под лапы дракона. Полыхнул фонтанчик взрыва, еще через мгновение их вспыхнуло не меньше дюжины. Молодцы танкисты! Лишенные связи, они выбрали верную цель и поддержали командира, поняв, что первый снаряд был послан именно им. Всех к награде! Всех! А эти, в тюрбанах?

Чудовищная вспышка света была ответом на стрельбу танкистов. Взрывная волна поддела танк Неринга спереди и перевернула башней вниз. Последнее, что запомнил Виктор, – ощущение полета. Мелькнула мысль: «Где шлем? Фуражка не спасет, нет».

Навалилась чернота – пустая, беззвучная. В первый момент, пока чернота не поглотила все чувства, было жутко, затем сам страх сменился пустотой и мраком.

«…обязуюсь сообщить обо всем, что вспомню или узнаю, незамедлительно.

Подписано собственноручно 23 января 1941 года

Виктор Неринг, майор танковых войск».

Следователь Мозер сообщил, что закрыл дело, и вежливо простился, пожелав герою скорейшего и полного выздоровления.

Неринг откинулся на высокой подушке. Следователь сильно утомил Виктора своими расспросами, а главное, своими нелепыми ответами на уточняющие вопросы Виктора.

«Да. Если бы на голове был шлем, я бы теперь уже воевал. Кости срослись быстро, а зрение не возвращается, – сердито думал майор. – Во время перевязок ни черта не вижу. Ладно. Еще посмотрим. Значит, говорите, взрыв рудничного газа? Фантомы и галлюцинации – результат отравления ядовитыми испарениями котлована! Взрыв в котловане – результат стрельбы из танковых орудий. Драконы и голубые тюрбаны – бред отравленного сознания. И вот за эту слабость рассудка лично рейхсфюрер вот в этой палате вручил мне майорские погоны и дубовые листья к Рыцарскому кресту? Ну да, господа, да. А знаете что, я поверю вам, господа. И превратившийся в стекло базальт на склонах карьера, и оплавленные, будто восковые фигурки, танки на склонах, и полет моего „Т-III“ на три сотни метров через сосновый бор – все это газ… „Газ! Газ! Газ!“

Виктор начал стучать кулаком по спинке кровати, ярясь от боли, причиняемой руке ударами, и оттого нанося удары все сильнее и сильнее. Он уже не слышал, как в палату впорхнули сестры, как доктор велел держать его руки и ноги, совсем не чувствовал проткнувшей руку иглы и струящегося из шприца покоя и облегчения. Уже засыпая, он вдруг ощутил отчетливый запах свежих яблок и меда, вздрогнул и провалился в блаженство.

– Нуте-с, господин майор, нуте-с, – пожилой военный врач с удовольствием разглядывал зрачки Неринга, крепко и бережно сжимая ладонями голову и чуть поворачивая ее то влево, то вправо. – Блестяще, господин офицер, просто блестяще. Полная ремиссия, могу вас поздравить, вы – редкий экземпляр. Теперь – в отпуск. Куда пожелаете, на месяц. Вот. Сейчас вы получите документы, деньги. Ваша одежда готова. Эльза! Эльза! Проводи господина майора!

Сзади раздались легкие шаги, и Неринг ощутил всем телом, каждой его клеточкой сладчайший аромат лета, наполнивший кабинет главного окулиста военного окружного госпиталя города Майнц.

23 марта 1941 года резная дубовая дверь гостиницы «Манцерхоф» открылась и впустила одну из самых великолепных пар, виденных портье за четверть века службы. Стройный светловолосый майор вермахта с Рыцарским крестом в обрамлении дубовых листьев и нагрудным штурмовым танковым знаком из чистого серебра на левой стороне груди придерживал под локоть медицинскую сестру – тоненькую, грациозную, с прозрачной нежной кожей и невероятно сильную: в правой руке она держала тяжелый офицерский чемодан из лакированной кожи. При этом девушка непринужденно улыбалась и легким наклоном головы поправляла сбившийся на лицо золотистый локон. Левая рука майора висела у груди на черной перевязи, и он часто шевелил кистью, как будто убеждаясь, что она на месте и пальцы послушны хозяину. Счастливая парочка спросила двадцатый номер и получила его без проблем – там только что закончили уборку, и весь второй этаж был свободен.