Когда-то был у Мавры Ермолаевны муж. Служил офицером в армии, да погиб на войне. Получала теперь барыня пенсию. С нее и жила. Стоял дом Мавры Ермолаевны на взгорке, у реки, в самый притык к полям графа Гущина.
Дом барыни был малый – в три комнаты. Во дворе стояли хлев для коровы, сарай для лошади и гусятник. И еще во дворе была банька, при ней-то Архип и Варвара жили. А около баньки росла кудрявая и пушистая, единственная на весь двор березка, и висел на березке скворечник.
Жизнь в доме у Мавры Ермолаевны начиналась рано. Просыпалась барыня с рассветом. Выходила в ночном халате на крыльцо, кричала:
– Варвара! Варвара!
Выбегала заспанная Варвара; шла, помогала барыне мыться и одеваться. Пила барыня по утрам сбитень, потом ходила по подворью. Смотрела, как Архип коня чистит и солому у коровы меняет, как Варвара на кухне возится. Затем Мавра Ермолаевна шла в гусятник. Любила барыня гусей кормить.
– Гусеньки мои, гусеньки! – выводила она старческим голосом.
После обеда барыня почивала. Вставала к ужину. Проверяла, подоила ли Варвара корову. Снова пила сбитень, раскладывала карты и часов в восемь ложилась спать. И так изо дня в день.
Только в субботу день был необычный.
После обеда Архип топил баню. Мылись все вместе.
Вслед за баней начиналось главное – барыня порола своих крепостных. Летом – прямо на улице, зимой – в сенцах господского дома. Архип приносил широкую скамью, Варвара размачивала в соленой воде розги. Когда завела барыня такой порядок, Архип и Варвара не помнили. Давно это было. Привыкли.
Первым били Архипа.
Он неуклюже спускал с себя портки, задирал рубаху и ложился. Рядом становилась Варвара и подавала барыне розги. «Раз, – отсчитывала Мавра Ермолаевна, – два, три…» Двадцать ударов получал Архип.
Затем ложилась Варвара, а розги подавал Архип.
Варваре как бабе полагалось десять ударов. Потом Архип убирал скамью, а Варвара вешала сушить розги.
После порки Архип запрягал мерина. И все ехали в церковь, к вечерне, молиться. Архип поерзывал распухшим задом по сиденью и все норовил привстать.
– Садись! – прикрикивала на него барыня. – Садись! Чай, не по лицу била. Нежности большой на том месте нет.
А после церкви ложились спать.
Так и жили из года в год у помещицы Мавры Ермолаевны. Скучно жили.
Розги
Из-за розог и начались Митькины неприятности в новом доме.
Когда в первую же субботу после бани Архип притащил скамью и стал готовиться к порке, Митька спросил:
– Дядя Архип, а зачем розги?
– Пороть.
– Кого пороть? – удивился Митька.
– Кого? Вестимо кого: нас пороть, – ответил Архип.
– Так за что, дядя Архип?!
– Как – за что? – Архип посмотрел на Митьку, погладил свою кудлатую бороду, сказал: – Для порядку. Ну, чтоб помнили свое место, чтобы барыню уважали… А как же иначе! Иначе нельзя. Мужики, они, знаешь, народ балованный.
Смотрит Митька на Архипа, опять спрашивает:
– И меня бить будут?
– Ну, а чего бы тебя не бить? – отвечает Архип. – И тебя пороть будут. С малолетства привыкать к порядку, стало быть, следует.
Больно было Митьке, когда пороли, а стерпел. И стало мальчику жалко и себя, и Варвару, и дядю Архипа. А больше всего обидно. Решил он розги спрятать. Так и сделал.
Полез в следующую субботу Архип за розгами, а их нет.
Бросился туда, бросился сюда – нет, словно и не было. Накинулась барыня на Архипа:
– За добром, ротозей, углядеть не можешь!
– Да тут они были, – оправдывается Архип и показывает на стену. – Они уже какой год тут висят, – и разводит руками.
Архип, Варвара, барыня – все розги ищут. Нет розог.
Тогда Мавра Ермолаевна позвала Митьку.