Короче, с Гамаюном или без него, но Отдел нанесет в случае покушения немедленный превентивный удар. Страшной силы слепой удар по площадям. “Двойку” отключат – так, что включать будет нечего. Орду Нурали-хана выметут огненной метлой – так, что вести давно запланированные масштабные переговоры будет не с кем. “Орлята” вкупе с борцами за другие идеи будут немедленно повязаны, и мгновенно, пока не зашевелились “демориальцы” и жены-друзья-родственники, водворены на гауптвахту, и там срочно вспыхнет бунт, жестоко подавленный с применением оружия – и оппозиции в Девятке не станет.

Совсем не хотелось Гамаюну подобного поворота событий. На счету каждый человек – а завихрения с заговорами скоро пройдут, люди перестанут рваться с пеной у рта к штурвалу – как только сообразят, что штопор перешел в управляемое пике. В полет хоть куда-то…

И с Нурали, понятно, надо договариваться – а не втягиваться в бесконечную войну. И “двойку” отключать надо с умом, не рубить сплеча. Но – рисковать всем и всеми Гамаюн не мог.

А еще – Гамаюну просто хотелось пожить. Да вот выпала такая лакмусовая бумажка. Собственная голова.

…Он вышел на набережную – ею именовалась бетонная дорожка по краю скального обрыва с бетонной же оградкой. Никто не выстрелил из многочисленных окон трех самых удаленных от центра домов жилого городка – дальше лишь гаражи и периметр. Даже не попытался приступить к процессу выстрела – а закончить сие действие едва бы позволили, ребята Ткачика прикрывали окна плотно. Хотя профи в антиснайперских делах был среди них лишь Лягушонок. И не в одних антиснайперских. Но практический зачет для молодых не состоялся… Ну и ладно. Пошли дальше.

Гамаюн пошел дальше, вглядываясь в серовато-белесую даль озера – вид с высокого берега открывался роскошный. Балхаш больше похож на море – противоположного берега не видно, а ихний – от горизонта до горизонта. И вода – соленая. Не чуть солоноватая, как до Прогона – соленая.

Жить летом, да у теплого моря – курорт, а вот зимой, резко-континентальной зимой… Зимой Девятка чуть не вымерзла. Система центрального отопления, не рассчитанная на такую соленую водичку, накрылась быстро и бесповоротно. Опреснитель. Котельная. Трубы и радиаторные батареи в квартирах.

Зима выдалась кошмарная. “Двойка” и “единичка” лишились развешанных по стенам тэнов – не хватало, ладили самодельные. Нихромовая проволока на черной бирже стала дороже спирта и сигарет – ее по привычке натягивали между рам двойных окон – пока не додумались, что эти промежутки лучше всего набить старым тряпьем, тепло ценнее света – стали навивать самопальные спирали на что попало – мазут в резервных (уже в резервных!) емкостях убывал, как первач из бутыли в теплой компании – изношенные электросети не выдерживали тройной нагрузки – коротило-искрило-вспыхивало – пополненная добровольцами пожарная команда не знала сна и отдыха… В конце концов накрылась подстанция – конкретно накрылась, на три недели авральных работ. И, по закону подлости, – ровнехонько тридцать первого декабря, вечером, – праздник был грустный. Началась эра буржуек и каменок, сожгли все, что горело, нужное и ненужное – дети, невзирая на запреты, шастали в степь сквозь весьма тогда прозрачный периметр, за вязанками тоненьких ломких стеблей, сгорающих быстро, как порох… А разъезды кочевников, пусть немногочисленные, добирались и тогда к Девятке с ближних зимовий… Работы Гамаюну хватило. Он работал – жестоко. Для первого впечатления. Здесь встречают не по одежке – по оружию и умению им владеть. Тогда, зимой, он и заработал свое прозвище – которым пугали детей даже на дальних кочевьях.