– Не сомневаюсь, – хохотнул Поль. – Поэтому они и сторонятся тебя. Сара, ты им очень нравишься. Парни тоже видят в тебе нечто иное, но ты их пугаешь. Тем не менее подозреваю, что большинство из них, если не все, предпочли бы, чтобы на берег реки с ними ходила ты, а не Мари.

– Не будь смешным. – Я снова хотела положить руку на его манжету, но не успела, потому что Поль отодвинулся, лицо его скрылось в тени, и я не могла прочесть, что на нем написано.

– Нет, – сказал он.

Я уставилась на него:

– Что?

– Не делай этого. Не обращайся со мной как с братом.

– Но мы друзья. Я часто думаю о тебе как… – Голос мой затих; Поль стал убирать остатки нашей трапезы, избегая моего взгляда, и я спросила: – Ты обо мне того же мнения?

Он покачал головой:

– Я знаю, ты не такая, как Мари Коломбье. И я не сын имперского судьи.

– Но ты думаешь об этом?

Я сама не знала, почему допытывалась. Мое тело, как бы я ни отвергала его потребности, давало о себе знать; я ощущала необъяснимые желания, которые приводили к тайным исследованиям себя в постели. Но быстрые ощупывания захватили меня ненадолго. Это казалось пустой тратой времени, когда нужно было выучить столько новых строк.

Поль посмотрел мне в глаза:

– Конечно думаю. Ты самая удивительная, самая головокружительная девушка из всех, кого я знал, и самая красивая.

Он считает меня красивой? Никто никогда не применял такое прилагательное для описания моей внешности.

– А ты не думаешь об этом? – продолжил Поль. – Не со мной, с кем-нибудь другим? В Консерватории, по-моему, много красивых парней.

– Как Жак Виллет?

– Ты невозможна! – фыркнул Поль.

Не могу сказать, что толкнуло меня на это. Просто порыв, как многое в моей жизни. Я увидела Поля, старательно отводившего взгляд, с оловянной тарелкой в руках, с опущенным круглым лицом, крошками на подбородке… и откинула одеяло:

– Иди сюда.

Он замер:

– Нет, сегодня я буду спать на полу.

Я похлопала рукой по соломенному тюфяку и отодвинулась к стене, ощутив спиной ее холодную влажность.

– Не будешь. Поставь тарелку и ложись в постель. Тут зябко. Я требую. И задуй лампу, пока мы не задохнулись от дыма.

Выполняя мои распоряжения, Поль двигался рывками, будто потерял контроль над своим телом. Когда он втиснулся на кровать, напряженный, как готовая лопнуть струна, и завозился с одеялом, чтобы накрыться, я положила руку ему на грудь и почувствовала, как быстро колотится у него сердце.

– Это какие-то конные скачки, – прошептала я и провела пальцами ниже, не уверенная в том, что делаю, но, услышав, как Поль задержал дыхание, сообразила: идея правильная.

Он остановил мою руку, прежде чем я дотянулась до мошонки.

– Нет. Ты… ты будешь жалеть об этом. Я никто, сын лавочника. У моей семьи нет ни титула, ни богатств.

– У моей тоже. – Я склонилась над ним, чтобы прикоснуться губами к его губам.

На них остался вкус сыра. Это было приятно. Сыр и хлеб, и его торопливая горячность, которая, как он ни пытался сдержать ее, набирала силу. Когда он засунул мне в рот язык, я отшатнулась и шепнула:

– Не спеши. Помни, я не такая, как Мари.

Поль, задыхаясь, произнес:

– Сара, ты для меня богиня.

Я едва не рассмеялась, но сдержала себя, смех был бы неуместным. Мы ощупывали друг друга и целовались, делали все те странные вещи, которые совершают новички в любви. Одежду мы не снимали, лишь приоткрывали тела, ощущая холод на коже, подбираясь к местам, о которых Поль так много думал.

Когда он нерешительно, будто я могла рассыпаться, вошел в меня, держа вес тела на руках и закрыв глаза, его лицо омыло выражение такого блаженства, словно он вступал в настоящий рай. Я ощутила резкую боль, более сильную, чем ожидала. Сжала зубы, побуждая его продолжать, – ну, это казалось единственно верным.