Бросившись в салон, где меня ждала мадам Г., чтобы сопровождать на прослушивание, я закричала:

– Платье прожжено. Смотри, на шелке дырка!

Жюли, разлегшаяся на своем канапе в robe de chambre[13], с рассыпавшимися по плечам волосами, вздохнула:

– Почти незаметно. Накинь сверху какое-нибудь из моих фишю и приколи камею.

– Фишю? – Я в ужасе уставилась на нее. – От этого станет только хуже!

Розина спешно пошла за вещами, пока Жюли пила кофе.

– Вы не собираетесь одеваться? Я опоздаю, – сердито спросила я.

– Конечно, я оденусь, – ответила она. – Позже. У меня вечером встреча.

– Вы со мной не поедете?

Не знаю, почему я удивилась. Она все время вела себя так, будто мое прослушивание – это глупость, о которой я еще пожалею.

– Я уже объясняла, твое зачисление – вопрос решенный. Меня заверили в этом уважаемые люди. Вся эта суета по поводу платья и всего остального совершенно неуместна.

– Это неправда, – возразила я. – Дюма говорил, что купить место в Консерватории при отсутствии таланта невозможно. – Я отвернулась от нее в момент появления Розины с фишю. – Скажи ей. Ты была рядом позавчера, когда он говорил это.

Розина, избегая смотреть на Жюли, накинула кружевную косынку мне на плечи, заколола ее камеей сбоку, поверх прожженного пятна, и пробормотала:

– Вот. Так намного лучше.

– Глупости какие! – рявкнула Жюли. – Неужели Дюма действительно заявил ей такую чушь?

Розина мяла руки:

– Да. Вы гуляли с Морни, а Дюма пришел помочь Саре готовиться, и он сказал нам это.

– Кому и знать, как не ему. – Я обратила яростный взор на Жюли. – Он тоже драматург. Если я не продемонстрирую талант, что бы ни говорил Морни, в Консерваторию меня не примут.

– Отлично. – Голос Жюли стал ледяным. – Значит, можно спокойно выдохнуть, раз там будут оценивать твой талант, а не одежду, верно?

Еще раз хмуро глянув на нее, я схватила соломенную шляпу и быстро пошла на улицу, к фиакру, с Розиной и ma petite dame.

Комната отдыха в Консерватории на Фобур-Пуассоньер была полна соискателей – юношей и девушек, даже детей, одетых в лучшие воскресные наряды. Вокруг них суетились мамки и воспитатели, а конкурсанты неистово повторяли выбранные для прослушивания отрывки, пытаясь напоследок улучшить что-нибудь еще, хотя капельдинер уже выкрикивал имена из списка, который держал в руках.

Один за другим конкурсанты уходили через двойные двери в коридор. Сидя с Розиной и мадам Г. на скамье, я ёрзала, силясь расслышать, что происходит за дверями, хотя капельдинер бросал на меня неодобрительные взгляды. Через некоторое время двери снова открывались и появлялись соискатели, бледные и дрожащие, а кто-то даже в слезах.

Я уже начала подумывать, что это была большая ошибка.

– Мадемуазель Сара Бернар, – произнес служитель.

Мадам Герар пожала мне руку.

– Это ты, дитя. Merde[14], – шепнула она, используя принятый в театре способ пожелать удачи.

Встав на негнущиеся ноги, я подошла к капельдинеру.

– Что вы прочтете для нас? – скучающим тоном спросил он.

– Вторую сцену, – дрожащим голосом проговорила я. – Акт второй. «Федра». Роль Арикии.

– Амбициозно. А кто будет подавать вам реплики?

– Реплики? – эхом отозвалась я.

Дюма ни о чем таком не упоминал или упоминал, да я пропустила мимо ушей или забыла.

Распорядитель сделал нетерпеливый жест:

– Мадемуазель, у нас очень напряженное расписание, как вы сами видите. Строчки персонажа, с которым беседует Арикия: кто будет их произносить?

Я бросила отчаянный взгляд через плечо. Ни Розина, ни мадам Г. текста не знали.

– Я… Я не думала, – заикаясь, произнесла я и перевела растерянный взгляд на капельдинера.