– Нет! – заявила я и, когда няня потемнела лицом, добавила: – Я не поеду.

Кормилица угрожающе протянула вперед руку:

– Мне принести прут?

Тонкая ветка боярышника, от которой вспухала кожа на ягодицах, была одной из немногих вещей, вселявших в меня страх. Няня использовала ее всего раз, когда я, замечтавшись, протопала вместе с Питу по ее грядке с кориандром. После знакомства с этой розгой я не могла сидеть целую неделю.

– Иди сейчас же! – приказала няня. – Умойся и возьми свои вещи.

Мать отступила в сторону, когда я штормовым ветром пронеслась мимо нее в дом вместе с Питу. В своей маленькой комнате с узкой постелью и покосившимся столиком я нашла полотняную сумку, куда были уложены мой небогатый гардероб и тряпичная кукла, давно уже мной заброшенная. Мое единственное красивое платье няня оставила на кровати. Я надевала его только по воскресеньям, когда мы ходили на мессу в город. Сейчас, глядя на него, я замерла. Не поеду! Как же я оставлю моего Питу! Я сбегу, возьму его и эту сумку…

Резкий свист няни с террасы заставил пса кинуться к ней. Я вскрикнула и бросилась за ним, но в дверях мне преградила путь мать.

– Не забудь умыться, – сказала она. – Я здесь больше ни на минуту не останусь.

– Maman, прошу вас. – Я боролась с приступом паники. – Питу. Я не могу бросить его здесь, если няня продает дом и…

Мать подняла руку, заставляя меня умолкнуть:

– Делай, что тебе велено.

Питу отчаянно залаял, как только я влезла в экипаж. Отодвинув занавеску на окошке в дверце, я уставилась на дом, ошеломленная наплывом чувств. Няня Юбер стояла на пороге и держала мою собаку за шкирку. Пес пытался вырваться, чтобы последовать за мной. У меня брызнули слезы. Экипаж двинулся; резкий щелчок хлыста возницы над спинами лошадей прострелил мне уши.

Через несколько минут коттедж остался позади, и экипаж тряско покатился по грунтовой дороге. Мать сидела напротив и молчала. Она не произносила ни слова так долго, что слезы высохли у меня на щеках. Чем дольше она молчала, тем сильнее я съеживалась под ее неодобрительным взглядом. Наконец мать заговорила:

– Я не привыкла, чтобы под ногами болтался ребенок. Я очень занятая женщина, и у меня нет ни времени, ни терпения на всякие выходки. Ты должна уважать мои дела. Понятно? Всегда. Если не будешь слушаться, я найду, куда тебя пристроить.

– Да, maman, – прошептала я.

В горле стоял ком. Я была слишком напугана, чтобы проявлять непослушание. Упоминание о приюте уже прозвучало. Я не сомневалась, что эта женщина вполне способна меня туда отправить.

– И не называй меня maman на людях, – добавила она, брезгливо отряхивая платье рукой в перчатке. – Друзья зовут меня Жюли. Можешь обращаться ко мне по имени или мадемуазель Жюли, если тебе так больше нравится.

– Да, мадемуазель Жюли.

Она одарила меня ледяной улыбкой, вновь окинув с головы до ног колким взглядом. Я с трудом влезла в свою единственную пару приличных туфель, маленькую пелерину и капор. Все эти вещи мать привезла в прошлый раз, и теперь они явно были мне маловаты. Туфли давили на пальцы. Я подергивала ступнями – так хотелось скинуть обувку – и размышляла, нельзя ли как-нибудь выскочить из экипажа и вернуться в коттедж. Однако, даже представляя себе изумление матери, я понимала, что она поймает меня и станет только хуже.

– Перестань ёрзать! – Достав из сумки веер, Жюли принялась обмахиваться. – Просто не верится, неужели эта крестьянка ничему тебя не научила? У тебя манеры дикарки. – Она немного помолчала. – Полагаю, ни читать, ни писать ты не умеешь?