***

– Просыпайся, п-п-пожалуйста! С-с-скорее. Там стул ш-ш-шевелится.

Дэни тряс меня за плечи, что есть мочи. И тряс так сильно, что во сне мне казалось, что земля уходит из-под ног. На меня смотрели его огромные от страха глаза, а лицо в полной темноте казалось особенно белым. Я присел, а Дэни как заведенный продолжал повторять «ш-ш-шевелится».

– Может, кот залез, – пробормотал я в полудреме, и сам же окончательно себя разбудил, живот скрутило ледяным узлом, потому что кота у нас в доме никогда не было.

Стало страшно. По-настоящему, а не так, когда посмотришь на ночь ужастик. Непонятно, сколько мы просидели, пялясь на стул. Ничего так и не зашевелилось. Тогда я просто встал и включил свет. На стуле высокой грудой была навалена одежда. Грязные носки. Толстовки. Футболки. Плед. От одного прикосновения груда повалилась на пол. Внутри тоже ничего не оказалось.

– Я т-т-точно видел! Ш-ш-шевелилось! – настаивал Дэни.

Что произошло дальше, доподлинно сказать невозможно. Никто из нас этого не помнил. Мы пришли в себя тогда, когда руки деда оторвали нас друг от друга и приподняли над полом. Лицо очень болело, и царапины были повсюду. Лопнула еще какая-то струнка.

Мы с Дэни были близнецами. Мы родились с разницей лишь в пару секунд. Врачи положили нас на стол и перепутали, и уже не смогли точно определить, кто старше. Мы знали друг друга всю нашу непродолжительную жизнь. Смотреть на брата было тоже самое, что смотреться в зеркало. Порой мы даже играли в такую игру и днями напролет зеркалили каждый жест друг друга. Мы всегда были вместе. Мы вставали в одно и тоже время. Мы выбирали одни и те же вещи. Нам нравился один и тот же вид лимонной газировки и мороженое с шоколадной крошкой.

Мы были «мы».

Всегда.

Но сейчас напротив меня висел совсем незнакомый человек, с кровоподтеком под глазом и разбитой губой. Раньше мы никогда не дрались, ни разу. Потому что, ну, никто ведь не бьет свое отражение в зеркале. Но я ударил, и отражение раскололось.

***

Гроза началась еще ночью и лишь усилилась утром. Черные тучи, словно огромные корабли, плавали по небу и поглощали любое проявление света. Гремел гром, и по всей округе трусливо повизгивали сигнализации автомобилей. Дождь лил с неба плотной завесой, даже не делясь на капли. Остаток ночи мы спали в разных комнатах, а когда я спустился на кухню, дед сидел там один, прислонившись к стеклу. Вместо привычного «доброе утро», я услышал только «вот и разверзлись хляби небесные». Стук дождя по водосточным трубам, крыше, мостовой, веткам стал белым шумом всего оставшегося дня. Поисковой бригаде наконец-то выделили специально обученных собак, но отправиться на поиски из-за грозы, они, конечно же, не сумели. По телефону дед, вздохнув, сказал, чтобы собак отдали назад, чтобы не простаивали поиски других пропавших, потому что вряд ли они хоть что-то унюхали бы после такого потопа. Все следы смыло.

Впервые за пять дней дед переоделся в пижаму и прилег в своей спальне, а не на диване. Он отправился спать еще днем, но сначала зажег камин и выкрутил вентили отопления до максимума. От былой жары и мохнатых мотыльков не осталось и следа. Температура опустилась, и старый дом промерзал, впуская холод через множество мелких щелей.

Оставшись внизу один, я перелистал все альбомы, большинство фотографий были постановочными, и я задумался, а были ли мы тогда действительно счастливы. Мы позировали на фоне картин в музее, американских горок в парке и клеток с кенгуру. Мы широко улыбались и обнимались, но по-настоящему ли? После альбомов в ход пошли дедовы энциклопедии с картинками, детские книжки в стихах и старые журналы. Антенну, видимо, повредило ветром, потому на всех каналах показывали только серую рябь. Слов было почти невозможно разобрать, но это было веселее чем ничего. Рябь укачала меня до такой степени, что под ее хруст и новые раскаты грома я заснул прямо в кресле.