– Кострища нет, – сразу заметил опытный Ерш. – Стало быть, тут не жили и не ели. В засаде токмо таились. А огонь в засаде лишь помеха.

– Тропинку нужно искать…

– Здесь! – перебил его Тумдум, указывая на брошенные в торфяную низину слеги.

– Я первым пойду, – предупредил Середин.

Никто и не подумал возражать.

За низиной стала явственно различима узкая тропа, петляющая от пригорка к пригорку. Влажные места были заботливо укрыты слегами, а местами и переброшенными в особенно глубоких местах бревнышками. Видно было, что обосновались душегубы основательно, на совесть. Много лет намеревались на торном пути промышлять. Да токмо не повезло…

Корабельщики, держа наготове топоры и ножи, тонкой цепочкой втянулись в лес.

Тем временем оставшиеся на берегу молодые гребцы медленно шли к ушкую, лениво пиная выброшенный рекой мусор.

– Разорви меня барсук, сами-то сейчас погуляют, повеселятся, – обиженно высказался Тарань, поворошил волосы. – Брюхо набьют, вина напьются. Добра всякого наберут… А нам в лодке сидеть!

– Глянь, чего это там? – остановившись, указал на отмель Кузя, над губой которого, в отличие от товарищей, уже начали проступать юношеские усики.

– Зверя дохлого прибило… – предположил Мох.

– Без головы? Ну-ка, глянь поближе…

Тарань, приволакивая ноги, свернул с песка в реку, пнул пару раз набегающие волны и вдруг взбодрился:

– Бурдюк! Небось со струга утопшего смыло! – Разбрызгивая воду, он быстро дошел до мохнатой емкости, поймал за горлышко и поднял перед собой: – Козий! Не иначе, с вином.

Паренек выдернул пробку, понюхал, хлебнул:

– Ага! Оно и есть! Вишней пахнет… – Тарань прихлебнул еще.

– Э-э, ты чего делаешь?! – возмутился Кузя. – Остальным оставь!

– А чего им оставлять? У них там, вестимо, своего в избытке найдется. И нам его дядьки, знамо, не понесут… – Паренек снова припал к горлышку бурдюка.

– Нам-то тоже дай! – повернул к нему Мох.

Тарань, сделав несколько глотков, передал бурдюк товарищу. Тот, отпив, протянул емкость Кузе. Старший из оставшихся корабельщиков отказываться не стал, тоже выпил.

Так, делая по очереди по два-три глотка, ребята и шагали вразвалочку к далекому ушкую. Бурдюк, сшитый из цельной шкуры крупной козы, казался бездонным – к тому моменту, когда уже изрядно хмельная троица добралась до сходен, он опустел едва наполовину.

На борт корабельщики подниматься не стали, развалились на траве, продолжая прихлебывать из бурдюка дармовое угощение. От закуски бы они, верно, тоже не отказались, но ничего такого к берегу не прибило, а запускать лапы в корабельные припасы они не рискнули бы даже под угрозой голодной смерти.

– Глянь, а девка ратника нашего так на носу и стоит, ровно приклеили. Прямо и не шевелится. Умом, что ли, больная, али такая гордая? – кивнул на ушкуй Тарань, крикнул: – Эй, красотка, айда к нам! Посиди на берегу, вином угостись. Успеешь еще на палубе настояться.

Сирень не шелохнулась.

– Э, какие мы гордые! – хмыкнув, сказал Тарань.

– А может, она глухая? – Мох поднялся, взошел по сходням, и в этот момент девочка кратко произнесла:

– Я не глухая.

– М-м… – остановился паренек. – Ну, так пошли, выпьем? Тебе хорошо будет, нам веселее. Посидим, поболтаем. Побалуемся…

Сирень не ответила. Мох вернулся к товарищам, тихо сказал:

– Гляньте… Маленькая, а грудастенькая.

– А давайте ее пощупаем? – шепотом предложил Тарань. – И нам забава, и ей урок хороший. Брезгует она нами, понимаешь. Нос воротит.

– Ты совсем умом тронулся? – округлил глаза Кузя. – Ратный вернется, знаешь, что с тобой за дочку сделает?