Шон выдохнул, точно вынырнул из воды.

– Ох ты ж ни хрена себе! Красота. Даже если он после этого окочурится, оно того стоило.

– А я вам говорил. – Дек взял фляжку. – Ну, за рисковых пацанов.

Сделал глоток, опустил фляжку и расплылся в очаровательной улыбке:

– Аааах. Сам перед собой снимаю шляпу. Себя не похвалишь, никто не похвалит. – Я протянул руку, но Дек не сразу отдал мне фляжку: – Остальное на потом, договорились? Вдруг тебе понадобится встряхнуться. В этом гадюшнике рехнуться немудрено.

– Ну я ж не рехнулся пока. Валяюсь себе день-деньской, а красотки в костюмах медсестер приносят мне завтрак в кровать. Ты бы с такого рехнулся?

– Вряд ли. Но там осталось-то всего ничего, побереги. Давай положим вот сюда… – и Дек принялся расчищать место среди вещей на тумбочке у кровати.

– Ну не так же! Дай! – Я выхватил у него фляжку, порылся в ящике, чтобы завернуть ее во что-нибудь. – Старшая медсестра, или как там ее, чокнутая на всю башку. Мне принесли вентилятор. Так она отобрала, потому что он якобы распространяет микробы. Если найдет у меня фляжку, даже не знаю, что со мной сделает, – отправит в карцер, наверное.

Тумбочка стояла справа от кровати, и, чтобы легче было до нее дотянуться, я переложил фляжку в левую руку. Фляжка упала, я попытался ее подхватить, но она выскользнула из пальцев, словно они состояли целиком из воды, шлепнулась на одеяло, а оттуда с глухим стуком на пол; я проводил ее беспомощным взглядом. Крышка соскочила, струйка виски плеснула на ковровое покрытие цвета гнилой зелени.

Повисло угрюмое молчание, Шон с Деком недоуменно смотрели на меня, я же не мог выдавить ни звука. Наконец Шон наклонился, подобрал фляжку с пола, закрутил крышку и протянул мне.

– На, – сказал он.

– Спасибо, – ответил я, исхитрился завернуть ее в полиэтиленовый пакет и сунул в тумбочку, повернувшись боком к парням, чтобы они не заметили, как меня трясет.

– Они тебе руку повредили? – как ни в чем не бывало спросил Дек. Шон нашел на столике бумажную салфетку, бросил на пол и ногой вытер лужицу.

– Ага. Ушиб, кажется. – Сердце едва не выскакивало у меня из груди. – Да все нормально. Доктора говорят, повреждены нервы в запястье, но ничего страшного. Пара месяцев терапии – и буду как новенький.

На самом деле доктора ничего такого не говорили. Невропатолог, грузный, обрюзгший старикашка с таким влажным землистым лицом, будто несколько лет просидел взаперти в подвале, надменно и решительно отказался отвечать на мои вопросы, когда я поправлюсь, насколько и поправлюсь ли вообще. Разумеется, это зависит от множества обстоятельств, перечислить которые он даже не удосужился. Вместо этого – перебивая меня всякий раз, когда я запинался или не мог выговорить слово, не задерживая на мне взгляд, будто я и внимания-то не стою, – начертил схему моей головы в разрезе с гематомой и без, пояснив, что остаточные явления (“то есть симптомы, которые пока не прошли”) “очень незначительны” и вообще мне невероятно повезло: велел исправно, как пай-мальчик, заниматься физиотерапией и ушел, я даже не успел подобрать слов, чтобы объяснить ему, что это исключительно мое дело. Так что при одной лишь мысли о невропатологе у меня от злости кружилась голова.

Шон кивнул, скомкал мокрую салфетку и поискал взглядом мусорную корзину.

– Ну хоть не та рука, которой дрочишь, – помолчав, сказал Дек, мы дружно расхохотались и долго не могли успокоиться.

К тому времени, как они собрались уходить, мы доели чипсы и вовсю веселились: мы с Шоном советовали Деку воспользоваться случаем и, раз уж он всё равно в больнице, проверить, не заразила ли его Дженна какой-нибудь ужасной болезнью, а он в ответ грозился, если я не заткнусь, настучать старшей медсестре, что я бухаю; со стороны могло показаться, будто всё прекрасно, просто замечательно, три близких друга болтают о том о сем и оттягиваются, как в старые добрые времена. Но когда я чуть погодя достал фляжку – вдруг отчего-то захотелось напиться, ну а если виски не ляжет на обезболивающее, то и фиг бы с ним, – она показалась мне нелепой, ее дерзкие серебристые изгибы совершенно не вязались с бескомпромиссной утилитарностью и унылостью больничной палаты. Фляжка словно глумилась надо мной, смеялась мне в лицо, дескать, ты правда думал, жалкий глупец, что пара глотков, и опа! – все вдруг стало нормальным? От кислого запаха виски меня замутило, и я спрятал фляжку.