Долго-долго я лежал неподвижно, сжимая простыню и стараясь не заорать. Сквозь щели в жалюзи пробивались тонкие полоски серого света. За занавеской тихо и жутко плакала женщина.

Страх мой основывался на том, что я понятия не имел, как здесь оказался. Помнил, как был “У Хогана” с Шоном и Деком, как шел потом домой, по телефону слал поцелуи Мелиссе – или это было в другой раз? – а после ничего. И если меня пытались убить, – а явно так и было, причем убийцам почти это удалось, – то что мешает им явиться за мной в больницу, что мешает им притаиться за занавеской? Слабый, измученный болью, дрожащий, утыканный трубками и бог знает чем еще, я вряд ли сумею одолеть безжалостного непреклонного убийцу, – жалюзи щелкнули, и от ужаса я едва не вскочил с кровати.

Не знаю, сколько я так пролежал, отчаянно и упрямо вылавливая зазубренные осколки воспоминаний. Женщина на соседней койке плакала не переставая, но меня это даже успокаивало, пока она не замолчит, я могу не бояться, что кто-то проберется в палату и спрячется за занавеской. Я и сам едва не разрыдался, когда наконец в сознании всплыла картина: моя гостиная, внезапно вспыхнул свет, двое мужчин замерли и уставились на меня.

Как ни странно, меня охватило огромное облегчение. Меня избили грабители, это могло случиться с кем угодно, теперь все в прошлом, мне ничего не угрожает, вряд ли они выследят меня и явятся в больницу, чтобы меня прикончить. Мне остается лишь лежать да поправляться.

Сердцебиение понемногу успокоилось. Кажется, я даже улыбнулся в темноте, несмотря ни на что. До такой степени я был убежден, понимаете ли, так блаженно и так бесконечно верил, что худшее позади.

Утром ко мне заглянул врач. Я более-менее пришел в себя – шум в коридоре нарастал, бодрые голоса, шаги, зловещий грохот каталок, – однако по бившему в окно тусклому свету, от которого раскалывалась голова, я понял, что еще рано. Кто-то выговаривал женщине на койке за занавеской сдержанным, подчеркнуто-уверенным тоном, каким обычно успокаивают раскапризившегося двухлетку: “Вам придется признать, что мы действовали в соответствии с современными клиническими рекомендациями”.

Должно быть, я издал какой-то звук, потому что сбоку от меня послышался шорох и кто-то негромко произнес:

– Тоби.

Я вздрогнул, и это движение отдалось болью во всем теле. Сидевший на стуле отец, взъерошенный, с красными глазами, подался ко мне:

– Тоби, это я. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – едва ворочая языком, выговорил я. На самом деле проснулся я уже не в таком умиротворенном расположении духа. Неожиданно оказалось, что все тело болит еще сильнее, чем накануне, а я ведь должен был поправляться, и оттого, что, возможно, не все так просто, в глубине души снова заскреблась-зашебуршилась паника. Набравшись смелости, я осторожно коснулся двумя пальцами правого виска, но тот оказался плотно забинтован, так что узнать я ничего не узнал, а вот боль усилилась на порядок.

– Хочешь чего-нибудь? Воды?

Мне хотелось разве что прикрыть чем-нибудь глаза. Я пытался собраться с мыслями и попросить об этом, как вдруг край занавески отодвинули.

– Доброе утро. – Доктор высунул голову из-за занавески. – Как вы себя чувствуете?

– А, – я попытался сесть и поморщился, – нормально. – Язык с одной стороны саднил и так распух, что казался в два раза толще. Слова мои прозвучали так, как если бы их произнес плохой актер, игравший инвалида.

– Вы в состоянии разговаривать?

– Угу. Да. – На самом деле нет, но мне срочно нужно было выяснить, что за хрень со мной творится.