Недавно встретил ее. Пошел за солью, а бабка навстречу.

«Гляди в бане не парься! Им стопи сначала».

Якова тогда как током шарахнуло.

«Кому? Я один живу. Что ты несешь?»

А бабка опять за свое: «Гляди», – говорит.

Пришел домой, герань вся пожухла. Вот не верь Ушихе после этого.

Неделю целую Якова предупреждение не отпускало, такое из головы не выбросишь. Про покойников талдычила бабка, обычай есть – баню им топить, когда ведьма во дворе. А эта нечисть с покойниками водится – вытравить ее, не поле перейти. Но как после покойников потом в баню-то ходить? Соли он тогда набрал с запасом, рассыпал по краям, святой водой углы окропил, лампадку зажег, молитвенник от корки до корки перечитал. Да толку то, вона опять объявилась.

Бабка Ушиха лопочет из-за забора: «Стопи для них баню, стопи, ирод…».

Якова аж перекосомучило. Пристала, старая. Сама как ведьма, и глаз дурной. Перекрестился, да пошел огородами. И вот теперь с Демьяном свистопляска какая.

Тут он открыл глаза, и понял, что уснул возле Демьяна, прямо на полу. А Демьян с открытыми глазами сидит. Сидит, как примороженный.

– Хорош себя накручивать! Я тебе повторяю: топлю по субботам, как положено. Твоя уговорила меня перенести на воскресенье, потому как ты за дровами трактор взял.

Помолчали.

– Ты без курева? – решил переключить тему Яков.

Демьян похлопал себя по карманам.

– Жар-то есть ишо, сходи, а я разолью, закусочку сварганю, – все «чин чинарем».

Демьян уже не реагировал.

«Маришка-то как шорох истолковала: за стенкой будто возился кто-то, скребся, да дышал громко. Испужалась. Крысы так не дышут. Зойка – ей: не выдумывай, мыль мочалку как следует, мне вас помыть, самой помыться, да дядя Яша ждет. Что характерно, я парился – оттуда ни звука. Стало быть, Обдириха баньку навестила. Вот об чем Маришка матери толковала».

Яков прошелся по комнате, до высокого порога, какие делают в избах, и обратно, пошарил глазами по столу, – ножи сложены крест на крест – вот так шутки у Демьяна! Еще разок налил первача – махнул залпом, кхэкнул для видимости, сел – уставился на Демьяна.

«А тут Ванюшин, как хворь приперла, взял, да истопил для покойников баню. А он мужик идейный, в приметы не верящий, – стойкий атеист, мать его, да еще той, парткомовской породы. А тут истопил, не побрезговал. Белье им чистое носил, шампунь, против перхоти. Наверное, и спинку предлагал помыть? Ладно, не до шуток. Но откуда у него и веники были исхлестаны до прутьев, и отпечатки на полу, он ведь выдумывать не станет».

– Я домой лучше пойду, – стал отпрашиваться Демьян, будто его кто держал.

– Ну да.

– Уж полночь поди.

– Ну да.

– А за полночь уже не парятся.

– Ну да.

Оба разом стали таращиться на часы настенные, что вместе с календарем выглядывали из другой комнаты.

– А у тебя с кукушкой были.

– Нет, Дема, отродясь не было, то ты меня с Куропаткиными попутал. Они – любители этого дела.

– Пошел я…

– Ага, давай.

Демьян пошел, – само собой, как в воду опущенный, – дверь за собой закрыл неплотно. Впервые отказался выпить на посошок, и странное дело, сидел у порога, а умудрился ножи на столе скрестить. Эт зачем, спрашивается? Вот уж «мужик с присвистом».

После ухода соседа снег повалил большими хлопьями. Яков сунулся за двор, постоял, покурил, приглядываясь к дому, будто вышел с экспертизой.

– Ну хорошо, ну отпустило. А снежок какой! Вот бы поваляться в нем, и уснуть там. Эй! Пацаны! Сашка, Витька! Помните, как мы зарывались в снег? В тюпу. Ладно. Чего ору? Кто меня услышит? Давай, давай! Падай, падай. На этот фильм похоже, как же его? Ну где мужик за елкой ходил… Падал прошлогодний снег. Вот и поговорил сам с собой.