Но самое главное: и эти научные агрегаты, и то, что расположено вокруг них, не похоже ни на что привычное, нынешнее, земное. Стены вокруг неоштукатуренные, некрашеные, не крытые обоями. Нет, они будто бы сделаны из дышащего, живого, теплого пластика.

Источников света тоже не видно – никаких ламп, светильников, бра. Но сами стены и потолок, сбоку и сверху, излучают несильный, приятный, теплый свет.

И приборы, что теснятся вокруг койки и от которых тянутся шланги и трубки к телу Любы, лишены каких бы то ни было привычных экранов, циферблатов, тумблеров, кнопок. Они, как и наши, расположены на вертикальных стойках, но представляют собой просто округлые глыбы из такого же, что и стены, странного пластичного материала.

Что это? Во-первых, откуда она знает его сон?

И что это за картинка в неестественной больнице? Наведенные видения? Кем и для чего?

Данилов пытался проникнуть глубже в суть Любы – но ему, как и третьего дня, не удавалось. Как будто невидимый, но плотный барьер защищал все остальные ее мысли, чувства, видения, сознание и подсознание от его проникновения.

Оставив старания, он похлопал девушку по руке: «Все!»

А когда она открыла глаза, резко спросил напрямую:

– Что происходит? Почему и откуда у вас эта защита?

Люба, не вставая с кушетки, печально и таинственно улыбнулась. Мягко проговорила:

– Так надо, Алеша.

– Кому надо? Зачем?

– Не спрашивайте. Я пришла, чтобы вы ответили на мои вопросы, а не задавали свои. Расскажите мне о Вяче. И о моих с ним отношениях. Вы ведь все видели.

Она поднялась, одернула платье, пересела в кресло у стола.

– Вам с вашим Вячей хорошо, но опасно. Однажды вы можете в пылу своих любовно-драматических игр доиграться до членовредительства, если не до чего похуже. Я бы все-таки посоветовал вам (и ему) ваши кулачки, а также более тяжелые и острые предметы держать от себя (и от него) подальше, когда выясняете с ним отношения. Не ровен час! Опять-таки: вазу жалко, в конце концов разобьете. И кофточку, в которой вы у нас в гостях были, – он ведь порвал ее, правильно? Да и с синяками вам на службу являться не пристало, что подумает полковник Петренко?

Старлей Андриянова покраснела. Довольно неожиданно оказалось увидеть румянец стыдливости на щеках твердокаменной чекистки.

– Я сторонник того, – продолжил Данилов, – что каждый может строить свои отношения, как ему (или ей) заблагорассудится. И если безудержная ревность вашего Вячу подогревает, ну и пусть себе. Что ж, вот такой у вас род садо-мазо. Пока не запрещено. Только не заиграйтесь, повторяю, настолько, чтобы кому-то из вас пришлось скорую вызывать. Бутафорские наручники используйте, а не настоящие, – я образно говорю, в самом широком смысле.

– Значит, вы считаете, можно мне с Вячей отношения продолжать?

– Почему нет, если хочется?

– О, Алеша! Спасибо! – просияла девушка. – Можно я вас поцелую?

– Нет, вот это совершенно лишнее. Как вы знаете, я женат, да и в любом случае интимности от клиенток совсем не приветствую.

– Тогда шлю вам лучи благодарности и добра.

– Принимается.

Люба была последняя визитерша в тот день.

Секретарша тоже ушла, а Данилов задержался, чтобы записать истории сегодняшних пациентов.

Вспоминая неожиданный Любин визит, подумал: «Я, конечно, могу сколько угодно рассказывать басни про “врачебную” тайну и о том, что сам факт “исповеди” является совершенно секретным, – но не в исключительных случаях и не для Варвары».

Данилов позвонил супруге и попросил встретить его у «Новослободской», когда он поедет сегодня с работы.

Варя не стала переспрашивать, зачем да почему, и не начала уклоняться от свидания, ссылаясь, допустим, на Сенечку или усталость. Она так была воспитана – в семье у отца-генерала и по службе: раз надо, значит, надо.