Народу в этот жаркий день во дворах практически не было. Данилов двигался все дальше и дальше перпендикулярно шоссе. Теперь он вступил в квартал общежитий. Несколько стандартных, скучных домов из серых блоков, одни шести-, другие – двенадцатиэтажные.

На улице по-прежнему почти никого, только на детской площадке на качелях раскачивалась взрослая, наверное, восемнадцатилетняя девушка в черных очках и наушниках. Странное занятие для половозрелой особы.

Она качалась равномерно, безучастно, с одинаковой амплитудой. Качели отчаянно скрипели.

Из общаги вышла другая печальная девушка с красным чемоданом на колесиках, в теплой, не соответственно дню, плащовке и отправилась по направлению к шоссе – наверное, на автобус, а потом на вокзал и домой. Из вуза выгнали? К сессии не допустили?

На бордюре сидела и курила девица в простеньком домашнем платье. Оно задралось, обнажая до самого бедра длинные красивые ноги. Когда Данилов проходил мимо, девушка отчего-то радушно с ним поздоровалась.

В этот момент он ощутил вожделение к ней – и это оказалось странно и даже неприятно, как если бы человек, который привык вкусно есть дома или в лучших ресторанах, вдруг захотел шаурмы в грязной привокзальной забегаловке.

Данилов сделал над собой усилие, чтобы не заговорить, не завязать общение, и прошел мимо.

Многие окна в общагах оказались распахнуты, поэтому виднелись веками не стиранные тюлевые занавески и одинаковые люстры. Странно, но некоторые из них, несмотря на яркий солнечный день, светили.

И вдруг ему на миг пришло другое видение, на этот раз наяву.

Минуло лет тридцать или сорок. Он лежит на кровати почему-то именно здесь, в этой общаге, – или, может, в ином казенном заведении. В какой-то богадельне: одинокий, несчастный, больной, в жаркой, душной комнате. Туалет и ванная в конце коридора, ему, чтобы туда дойти, надо собрать все силы.

Да что это с ним опять такое?!

Он вышел из квартала общаг и оказался на берегу пруда. Кажется, наваждение кончалось. За прудом расстилался лес.

Купаться в пруду запрещалось, но кое-кто загорал на солнышке на подстилках – в основном девушки и молодые женщины.

Данилов сверился с навигатором: это Большой Лосиноостровский пруд, а дальше расстилаются широкие просторы Лосиного острова. Он вышел на тропинку, в тень – и сразу стало легче дышать.

Вдруг подумалось: раньше сны и видения предсказывали ему будущее страны, а то и всей планеты. Предупреждения порой случались апокалиптическими, они с Варей (и с полковником Петренко) тогда выходили на бой, пытаясь изменить происходящее. Им это зачастую удавалось. Самого страшного (в их понимании) не совершалось. Однако взамен в мире происходили иные бедствия – возможно, гораздо более тяжелые, о которых они не имели понятия и потому никак не могли предотвратить.

Была ли бесполезна и бессмысленна их борьба? Нет, Данилов верил, что не бесполезна и не бессмысленна. Но Зло оказалось многолико и неисчерпаемо, и у него, словно у сказочного дракона, взамен одной отрубленной головы вырастало две.

А теперь, похоже, Мироздание или Господь предупреждает о больших-пребольших проблемах его самого. О трагедии, которая, возможно, угрожает ему и его семье. Ему надо что-то совершить и изменить в своей жизни, чтобы нечто очень плохое не свершилось с ним.

Из сервиса позвонили не через три часа, а через четыре. Данилов ноги себе истоптал по аллеям Лосиного острова.

Он пришел, заплатил, сел в свежевымытую, бодрую, воспрявшую духом машину.

Вдруг, после дальнего похода – больше десяти кэмэ пешком, как показал одометр в часах, – ужасно захотелось есть и пить. Бутылка с водой у него всегда в салоне имелась – она и нагреться особо не успела, машина обреталась в прохладном боксе. А вот с едой затык.