Какое-то время они смотрели друг на друга: Святослав – исподлобья, взгляд Свенельда казался спокойным, но желваки-то на скулах вздулись.

– Ты меня прошлым не попрекай, княже. Ибо попрекнуть меня нечем. Никогда против тебя не шел и впредь не пойду. Так что злоба твоя – пустая.

И умолкли оба, думая об Ольге. Святослав вспоминал, как родимая упрашивала во всем слушать Свенельда, почитать и не обижать его, если любит и чтит ее. Свенельд же помнил, как перед смертью возлюбленная просила помогать во всем ее сыну, сдерживать, когда сверх меры ретив, советом мудрым охлаждать.

Казалось, и в самом деле дух Ольги остудил их головы, унял готовую вспыхнуть ссору. Святослав заговорил сдержанно:

– Ладно, воевода. Если резок был, прости. Ты пойми, что меня волнует: столько времени прошло, а вестей из Болгарии все нет.

Свенельд вздохнул. Он давно понял: все заботы и тревоги князя не здесь, не на Руси, править которой Святославу суждено, а в земле, которую он мечом покорил. В известном смысле это даже хорошо: вон сколько земель князь подчинил – вятичей своевольное племя, булгар черных, поклоняющихся Магомету, да и все прочие племена, живущие вдоль берегов Волги, заставил силу свою почувствовать. Саму Хазарию свалил, до моря Хазарского дошел… да только, порушив все и захватив богатую добычу, возвращался без заботы, что с этими землями и оставшимися на них людьми потом станется. Свенельд одно время князю советовал: оставь своих людей в покоренных краях, дай им отряды, пусть Руси оттуда служат и дань платят. А что же Святослав? Не хочу дружину свою делить ради чужих земель, не желаю возиться с местами, кои мне чужды. Пришел, покорил, награбил добра – и восвояси. Нет, Свенельд этого не разумел. Какая держава могла бы под рукой княжьей быть! А он все дальше летит, скачет, ведет воев. Этим его хитроумный Калокир и взял. Новые победы посулил, новые богатства. А в итоге Болгария полонила сердце неуемного Святослава. Ее-то он бросать не собирается, нет. Править оттуда задумал. Но еще неведомо, как на это базилевс византийский посмотрит.

Сейчас Святослав глядел на воеводу в упор, ждал ответа. И тот, подумав, сказал:

– Ты кого оставил в Болгарии всем распоряжаться? Волка, воеводу дикого? Так что ж ты думаешь, он послания тебе писать будет?

– Ох и не любишь ты Волка, Свенельд! – хохотнул Святослав. Голубые глаза прищурились, остро сверкнули. – Отчего бы? Оттого, что сражался Волк похлеще, чем сам прославленный Свенельд? Вспомни, любое дело ему по плечу было, с любой задачей справлялся.

– Справлялся. Да только жесток он без меры. Страх и ужас в Болгарии сеял.

– Вот потому и оставил я его, чтоб в страхе болгар держал. Ты вон с патриархом Доростола Панко дружбу завел, царя болгарского Петра не позволил зарубить в монастыре, где тот от воев моих укрылся. Убедил меня, что болгары охотнее мою власть признают, пока Петр у меня. Так что должник твой – царь болгарский. Но что с того? Разве за это время Панко или кто еще отписал тебе? А они грамотные, могли бы прислать весточку. Они не Волк дикий, как ты его зовешь. Я не забыл еще, как этот длиннорясый тебе руки целовал, когда ты храмы болгарские моим воям рушить не позволил, а сейчас небось пляшет от радости перед своими иконами, довольный, что нужда заставила меня увести дружину.

– Но и Глеб, братец твой, тоже не шлет вестей, – заметил воевода. – Может, и спокойно все, раз Глеб тихо сидит?

Сказал то, что и должен был сказать, помянув оставленного в Болгарии брата Святослава, но князю от этого только горько сделалось. Не было у него веры брату Глебу. Тот был тихоня замкнутый, давно решивший стать христианином. Да и кем ему, тени бесцветной, быть? Матушка хоть и сама крестилась, а с окрещенным Глебом так и не стала дел иметь. Но и не противилась, когда Святослав брата с собой в поход на болгар взял. Даже сказала: хватит Глебу в скитах сидеть да от людей хорониться. Может, побывав в краю христианском, он хоть как-то себя проявит.