Медленно отодвинувшись назад, Уголь присел на корточки, потом пригладил вставшие дыбом на голове волосы и постарался успокоить дыхание. Однако дышать здесь тоже было тяжело… В том, что женщина была мертва, у него не было никаких сомнений. Ее ноги были широко раскиданы, а одна из них была вывернута в коленном суставе в обратную сторону, словно у старой куклы, попавшей ненадолго в плен к мальчишкам. Руки у лежащего ничком тела были заведены за спину и неестественно выкручены. В правой ладони трупа, крепко сжатой в кулак, между большим и указательным пальцами был зажат тонкий черный шнурок с небольшим, нанизанным на него православным крестиком. Уголь еще раз посмотрел на мертвое тело женщины и, преодолев гадостную слабость в животе, постарался перевернуть его на спину. Голова откинулась навзничь, и на геолога уставились пустые окровавленные глазницы черепа. «Как это? Нет уж, я ее туда не потащу», – подумал Уголь и решил, что лежать вот так рядом с обрывом еще хуже, чем пропасть без вести. Он легонько толкнул ногой свою «спасительницу» к краю отвесной стены. Тело, перевалившись через него, исчезло в липком мареве тумана, улыбнувшись на прощание Углю двумя рядами ровных, белоснежных зубов.

Проводив тело взглядом, Уголь двинулся в обратный путь, осторожно потянув за импровизированную веревку. Веревка как-то странно провисла, но Уголь продолжал упрямо двигаться вперед. И тогда, когда ему в голову вдруг пришла сумасшедшая мысль о том, что и Демид и Петруха давно убежали в лес, бросив его здесь одного, он носом к носу столкнулся с Демидом.

– Ты чего?

Демид осторожно взял Угля за плечо, каким-то шестым чувством догадываясь, что тому срочно нужна поддержка, иначе он сейчас же упадет на песок и зайдется ревом, таким же, каким заходился в детстве, если вдруг понимал, что кто-то близкий беззастенчиво обманывал его в самых сокровенных надеждах, и тихо спросил:

– Ты что такой бледный как смерть? Что там, в тумане? Ты нашел море?

Уголь оперся на жилистую руку Демида и, буквально выцеживая из себя звук за звуком, постарался ответить на непривычно длинную для последнего вопросительную фразу:

– Ничего там, Демид, нет. Только смерть…

– Именем Императора и во исполнение решения полноправных представителей Российской империи мы, нижеподписавшиеся, на основании статьи Кодекса об управлении на новых территориях – восемнадцать бис пункта четыре, приговариваем гнусного пирата и похитителя к смертной казни через повешение…

Это было первым, что услышали исследователи «побережья», приближаясь к своему лагерю с несчастными жертвами катастрофы челнока, оставленными ими на попечение Арика. Суровый женский контральто, явно принадлежащий еще совсем недавно немощной пенсионерке, с четко рассчитанными паузами и выделенными ударениями, словно она диктовала текст на уроке по русскому языку, не оставлял Боцману никакого шанса на апелляцию. Оборвалась речь исключительно потому, что все трое отсутствующих разом вывалились на полянку и тем самым прервали происходившее на ней таинство судопроизводства.

Расстановка сил на полянке с того момента, как друзья зафиксировали связанного Боцмана у ствола ближайшего дерева, кардинально изменилась. Бесчувственное тело «ответственного за порядок» лица с приличного вида шишкой на лбу было так же аккуратно связано и лежало рядом с самим «гнусным пиратом». Изо ртов обоих плененных торчали когда-то связанные мамой вечного студента, но, естественно, давно никем не стиранные, шерстяные носки. У Боцмана – правый, у Арика – левый. Возможно, и наоборот. Напротив этой пары, на толстом, еще не сгнившем стволе восседала троица судей.