Заклинание было закончено – теперь настало время начертить огненный знак, и Трелли почувствовал, что всё тепло его тела начало перетекать в левую ладонь, собираясь на кончике указательного пальца. Стало холодно – оленья шкура уже не спасала от мороза, который начал забираться под кожу, и только левая рука пылала жаром, готовым вырваться наружу. Такого раньше не случалось никогда, даже когда приходилось чертить самые замысловатые знаки. Раньше Тоббо всегда был рядом, и бояться приходилось только одного – как бы не осрамиться перед учителем, проведя неправильно любую из множества линий. Но теперь ему стало страшно по-настоящему… Казалось, холод вот-вот превратит его самого в ледышку, а ладонь охватит пламя. Когда над крышами людских жилищ вспыхнула первая грань магического знака, она показалась Трелли необычайно, непозволительно яркой, но он уже не мог остановиться и продолжал плести огненное кружево – до тех пор, пока свет не померк в его глазах. Исчезло сплетение пылающих линий, исчезло тягучее пение ветра в оголённых ветвях, не стало холода, леденящего сердце, и в тёмную пустоту, заполнившую всё его существо, вторгался лишь звук чьих-то быстрых шагов, под которыми потрескивал снежный наст…

Он не чувствовал боль, он только знал, что она есть, что он сам превратился в эту боль. И ещё стало безмерно тоскливо оттого, что нет больше того маленького мира, в котором он прожил всю свою маленькую жизнь. Пустота окружала его со всех сторон, и сам он стал пустотой, молчанием, собственной тенью. Трелли, Трелли, последняя надежда последних альвов… Зачем только мудрый Тоббо выбрал его, мальца, который не может справиться даже с собственным нетерпением? И оказалось, что покинуть этот мир – вовсе не значит найти путь домой, на неведомую родину альвов, туда, где серебряные ручьи стекают с малахитовых гор, где растут поющие цветы и два голубых солнца сменяют друг друга в вечнозелёных небесах.

– Трелли, Трелли… – донёсся голос ниоткуда, голос, почти ничем не отличающийся от молчания.

Нет, магия беспощадна к слабакам, не сумевшим справиться с теми силами, которыми вызвались повелевать. За собственные глупости надо платить всем, что имеешь, – и прошлым, и будущим…

– Трелли, Трелли… – Теперь голос маленькой Лунны звучал уже ближе. Но зачем она зовёт его? Зачем? Ведь отсюда, где ничего нет, не может быть возврата…

– Тоббо, ну сделай что-нибудь… – Дуновение ветра коснулось щеки, и проснулась слабая боль в левой руке.

– Я сделал всё, что мог, – отозвался учитель. – Теперь ему осталось только поверить, что он жив. Если он нас слышит, то вернётся…

Поверить, что жив… А вдруг недавняя неосторожность погубила не только его самого, но и людей из соседних селений, и всех альвов, нашедших себе убежище на островке среди болот? И теперь он слышит их голоса только потому, что они вместе оказались за пределами жизни… От этой мысли он ощутил боль, холодную и непреклонную, такую, что в ней утонуло и жжение ладони, и холод, обжигавший его изнутри. Он кричал, не слыша собственного крика, он кричал до тех пор, пока тьма, окутавшая его глаза, не рассыпалась на сотни радужных огней.

– Трелли, очнись!

Теперь он увидел личико Лунны, склонившейся над ним, и слезу на её щеке, и серое небо, перечёркнутое чёрными ветвями деревьев, над её головой.

– Я… – Он попробовал подняться, и чья-то рука поддержала его затылок.

– Лежи. – Учитель отвернулся и пошёл прочь, не оглядываясь. Тут же начали разбредаться и остальные – видимо, пока он лежал без чувств на нескольких сваленных друг на друга шкурах, вокруг него собрались все, кто был на острове.