Глаза открылись ближе к середине лестницы и открылись широко. Посреди холла, друг напротив друга, многозначительно растопырив полы плащей – короткий экстремально розовый и длинный проникновенно черный – стояли дочь и стажер с перьями. Причем ракурс и у меня, и у них был такой, что мне было совсем не видно то, что было видно им.

Но глаза все равно протереть хотелось, а мысли – прополоскать.

– А что тут происходит?

– Мы с Каем друг другу показали, – вдруг заговорила дочь, чем окончательно меня шокировала.

– Чего? Что показали?

– Хиих... Бусинки. Я ему свои бусинки, он мне свою.

– Чего? – я нащупала рядышком с собой перила, прислонила туловище и принялась тихонько сползать.

– Ма-а... Мастер Холин... Ну... Вот! – нашёлся стажёр и, оттянув витой шнурок, поднял вверх болтающуюся на нем красную бусину. – Фамильная! У меня гранатовая, у сестры хаулитовая.

– У тебя еще и сестра?

– Ага, близнецы мы. У нас всегда по двое. Один тёмный, другой светлый.

"Два весёлых гуля", – тут же пропело у меня в голове. Рекламóроки – страшная вещь, застревают намертво.

– А какого гуля ты тут?

– Дневник по практике подписать.

– По четвергам не подаю.

– Сегодня среда.

– Глядь! – орнула я. – Копать! Зараза!

Кошак подкрался и, воспользовавшись моим отвлеченным состоянием, принялся шершавить языком пальцы на ноге.

– Лайм!

– Да мам? – тут же нарисовался на верхних ступеньках сын с моими тапками в руках. Он, как и Копать, обожал возникать из ниоткуда, шастая тенью с домьего попустительства.

– Ты это кормил?

Перехваченный за шкирняк кот пустил носом пузырик и поджал лапы зайцем, наглые зенки, прищурившись, косились мне за ухо.

– Э-э-э нет.

Теперь ясно было, откуда мне столько любви.

– Так покорми, иначе однажды он сожрёт что-нибудь не то и всем будет печально.

– Он сдохнет? – поинтересовалось доброе дитя.

– У вас не будет меня. Эй, стажер, как там тебя?

– Кай-Моран же, я же гово...

– Давай сюда свою графомань.

Я спустилась, отдала кота мечтательно улыбающийся дочке. Та молча направилась к кухне, кивком позвав за собой Лайма, тоже спустившегося и спустившего тапки. Только дети, переглядываясь как заговорщики, удалились, я спрятала облизанные ноги, взяла у детинушки замусляканную тетрадку, будто у него тоже дома кот. Пощелкала пальцами. Сообразительный парень тут же вложил в них ручку. Проглядывая отчеты, написанные неожиданно разборчивым почерком, я сквозь ресницы любовалась на красивое. Ну до чего хорош, пернатый стервец. И глаза лукавые смотрят прямо в...

– Ни стыда, ни совести, – вздохнула я тем, куда он смотрел.

– Не-а. Я темный. Мне не положено.

– Будем воспитывать.

– Кнутом или пряником?

– Лопатой!

– Мастер Холин, а вы со мной на кладбище пойдете?

– Обязательно, – многообещающе оскалилась я и шлепнула тетрадкой в широкую грудь. – И забей кокетничать с куратором, на оценку не повлияет, и я тебе в матери гожусь.

– Это вряд ли, максимум я ваш не очень младший брат, – заулыбался Кай.

– Исчезни, младший брат, пока я тебя по-сестрински не проводила.

– Это как?

– Пинками.

Стажер тут же нашел, где дверь, но не удержался и заглянул в тетрадку. Узрел наличие исправлений и отсутствие подписи и бровки домиком собрал. Но я была закалена браком, двумя детьми и котом. Кстати, что-то там, куда последние удалились, подозрительно тихо.

– Совести у вас нет, мастер Холин, – проныл Кай.

– Не-а. Я темная. Дальше сам знаешь.

Кай энергично закивал, развернулся к двери и… никуда не ушел.

– Э… мастер Холин, дверь не открывается.

Дом редко выкидывал подобные штучки. Он вообще был не слишком активный, а когда не стало папы и ба, и вовсе почти уснул, начал оживать, когда родился Рикорд, а к Дариному рождению уже уверенно забавлял детей светлячками и фигурками из теней на стене. Он чаще отказывался впускать кого-нибудь, но чтоб выпускать… Пришлось самой открыть, проводить стажера до ворот и еще и там открыть.