Любой смертный – это в первую очередь has-been – бывший, тот, про кого станут говорить, что он был.

У меня обычная жизнь, но пусть уж она продолжается.

Я был дважды женат, оба раза ничего не вышло. Десять лет назад, приобретя стойкую идиосинкразию к браку, я завел роман, и она родила мне дочь. А потом встретил в Женеве аппетитную Леонору, доктора молекулярной вирусологии. Ухаживания плохо мне удаются, поэтому я быстро делаю предложение и женюсь (исключение – Каролина, и то, вероятно, по причине ее отъезда). Я послал Леоноре эсэмэску от нас с Роми: «Если соберешься к нам в Париж, не забудь привезти двойной крем грюйер, будем начинять меренги». Вряд ли метафора была лобовó эротичной. Я не знаю определения любви, но ощущаю ее как боль, подобную наркотической ломке. Леонора не только вышла замуж за дважды разведенного, он еще и подрядил ее в мачехи к своей ясноглазой дочери-подростку. После венчания в розовой церкви на острове Харбор[67] Багамского содружества Леонора стала жить между Парижем и Женевой. Мы по очереди ездили на скоростном поезде Lyria, иногда катались вместе. Непрестанно разговаривали, занимались любовью… между двумя странами.

– Предупреждаю, я не принимаю противозачаточных.

– Как удачно – я хочу тебя оплодотворить.

– Прекрати, я возбуждаюсь!

– Мои гаметы стремятся к твоим яйцеклеткам.

– Продолжай…

– Мои гонады высвободят 300 миллионов сперматозоидов, и они устремятся к твоим фаллопиевым трубам…

– О, черт…

– Я похож на человека, который трахается ради удовольствия?

– А-а-а-ах, сейчас… сейчас, улетаю!

– Погоди, и я, я тоже!

Девять месяцев спустя… Лу родилась так стремительно, что мы даже не успели переехать. Я подстегиваю рассказ, чтобы побыстрее закончить: тема этой книги не жизнь, а НЕсмерть. Завести ребенка, когда тебе стукнул полтинник, значит попытаться исправить «спущенный» сверху сценарий. Обычно человек рождается, женится, размножается, разводится, а в пятьдесят уходит на отдых. Я ослушался программы, заменил пенсию репродуктивным периодом.

В вечер рождения нашей детки Давид Пюжадас[68] объявил в вечернем выпуске новостей Le Journal de 20 heures[69] на канале France 2, что продолжительность жизни французов «застряла» на семидесяти восьми годах. Мне, таким образом, оставалось жить двадцать шесть лет. Леоноре было двадцать шесть, и мы оба знали, что двадцать шесть лет пролетят за пять минут.

Двадцать шесть лет = 9490 дней жизни. Нужно было смаковать каждый из них – от рассвета до заката, как делает выпущенный из тюрьмы человек. Я должен был жить так, словно заново рождался каждое утро. Смотреть на мир глазами малыша, будучи по сути своей старым драндулетом. Мне нужно было бы изобрести календарь Пришествия с 9 490 открывающимися окошками. Каждый минувший день – это минус один день из 9490 дней, отделяющих меня от Ответа. Я научил дочь семейному розыгрышу – переворачивать в подставке скорлупку съеденного яйца всмятку. Лу притворяется, что даже не начинала есть свое яйцо, я сержусь – понарошку. Она разбивает скорлупку ложечкой и показывает мне пустоту, а я делаю вид, что потрясен. Мы смеемся, каждый ломает комедию: Лу старается поверить, будто провела меня, я изо дня в день изображаю удивление. Разве этот маленький сизифов фокус не есть метафора человеческой жизни? Переверни скорлупку и сделай вид, что это смешно. Стареть – значит смеяться над анекдотами с бородой.

Мой страх смерти смешон. Пора признаться: мой нигилизм – это поражение. Я всю жизнь смеялся над жизнью и превратил иронию в бизнес. Я не верю в Бога, потому и хочу пережить себя, уцелеть. Я – нигилист с двумя детьми и вынужден с гордостью и смущением признать, что продолжение жизни – самая важная цель в моей жизни ведущего теледебатов и режиссера сатирических фильмов.