– Последнее случается крайне редко. Если вам довелось испытать такое, то почти наверняка это признак какого-то душевного расстройства. Ох, извините, я опять раздражаю вас.

– Нет, нет. Полагаю, мы с вами похожи. У нас обоих есть объекты наблюдения. Вы изучаете помешанных, я изучаю Вселенную. Так же как и у вас, у меня есть критерии, по которым я сужу о «здоровом» виде объектов: гармония и красота – в математическом смысле, конечно.

– Разумеется, с вашими объектами наблюдений все в полном порядке.

– Ну-у, тут вы ошибаетесь, доктор. – Гуань указал на сияющий Млечный Путь, не отрывая глаз от Уэста. Он словно указывал психологу на какого-то монстра, внезапно выскочившего из ниоткуда. – Вот там находится пациент, возможно, здоровый психически, но телом – паралитик.

– Как так?

Гуань сначала поджал ноги, а потом обнял себя за колени и стал медленно вращаться в невесомости. Великолепный Млечный Путь закрутился вокруг него, а он сам стал центром Вселенной.

– Из-за скорости света. Известная нам Вселенная имеет диаметр шестнадцать миллиардов световых лет и продолжает расширяться. Но скорость света ограничена тремястами тысячами километров в секунду – это же скорость улитки! Это значит, что свет никогда не дойдет от одного края Вселенной до другого. Раз ничто не может двигаться быстрее света, то и никакая информация, никакие силы с одного края Вселенной не дойдут до другого. Если бы Вселенная была живым существом, его нервная система не могла бы управлять всем телом; мозг не знал бы, что существуют руки и ноги, а те не знали бы, что есть мозг. Чем не паралитик? Впрочем, у меня перед глазами стоит образ намного хуже: раздувающийся труп.

– Любопытно, доктор Гуань, весьма любопытно!

– Кроме скорости света, трех сотен тысяч километров в секунду, есть и другой симптом, тоже связанный с цифрой три.

– Что вы имеете в виду?

– Трехмерное пространство. В теории струн Вселенная десятимерна, если не учитывать время. Но в макроскопическом масштабе существуют только три измерения; именно они формируют наш мир. Все прочие свернулись на квантовом уровне.

– Вроде бы теория струн дает этому объяснение.

– Кое-кто утверждает, что, когда две струны пересекаются, какие-то из их свойств компенсируют друг друга, и измерения разворачиваются в макромире. И что размерности выше трех никогда не встретятся… Это объяснение мне не очень-то нравится, не ощущается математически красивым. Как я и сказал, мы наблюдаем во Вселенной синдром трех и трехсот тысяч.

– И что же, по-вашему, является причиной?

Гуань оглушительно расхохотался и обнял доктора за плечи.

– Отличный вопрос! Не каждый бы до него додумался. Наверняка причина имеется; она может оказаться самой ужасной правдой, которую наука способна раскрыть. Но… Доктор, кто я, по-вашему? Просто ничтожный наблюдатель, скорчившийся в каморке где-то в хвосте корабля, да к тому же всего-то младший научный сотрудник.

Он убрал руку с плеча доктора, повернулся к Галактике и глубоко вздохнул.

– Я пролежал в гибернации больше всех на корабле. Когда мы покинули Землю, мне было двадцать шесть. А сейчас тридцать один. Но в моих глазах Вселенная превратилась из источника красоты и веры в раздувающийся, распухающий труп. Я чувствую себя стариком. Меня больше не тянет к звездам. Я хочу домой.

В отличие от Гуань Ифаня Уэст почти весь полет не ложился в холодный сон. Он всегда верил, что врач-психиатр должен обуздывать собственные эмоции. Но сейчас что-то беспокоило его душу; он вспомнил полвека, проведенные в пути, и на глаза его навернулись слезы.