. Журналист этот был деятельным католиком, и панихиду по нему, заупокойную мессу, совершал недавно ушедший на покой кардинал-архиепископ Вашингтонский. Когда подошло время причастия, стало ясно, что у алтаря ждут далеко не всех – пригласили только католиков. Эта резкая нотка из нашего племенного религиозного прошлого вызвала широкое недовольство среди скорбящих: среди них было немало знаменитостей и медиа-персон, явно не имевших отношения к католичеству, а иногда и к религии в целом. Дружба с покойным и некий внутренний порыв, который, по-видимому, проявляется у нас, когда смерть рядом, заставили их презреть правила и принять Святые Дары. Католическая Лига осудила их поименно; это порицание подхватили газеты и национальный католический еженедельник America. Получивших причастие у католического алтаря обвиняли в «религиозной бесчувственности к католическим ценностям» и в том, что они проявили «непочтительность к обрядам католичества»[3]. Похороны часто оказываются слишком публичным и эмоциональным событием, чтобы удовлетворять потребность в утешении тех, кто придерживается определенных верований. Месса, созданная под ментальность религиозного гетто, отнюдь не близка тем, кто живет за пределами этого гетто. Тем, кто бежит от реальности в религию, почти негде укрыться. Впрочем, многие пытаются до сих пор.

За жизнь я провел более тысячи панихид. Впечатления от них неизгладимы; и не представить, сколько их я помню. Первую я служил в 1955 году в Епископальной церкви Христа в Роли, штат Северная Каролина. Мне было всего двадцать четыре, и я до сих пор пребывал в чине диакона. Усопшую звали Нелла Граймс Уорд. Ей было восемьдесят два. Нелла приходилась родственницей прихожанам церкви, в которой только началось мое служение. Перед ее смертью я несколько раз ее навещал, и мне понравилось с ней общаться. Она принадлежала к тому поколению, когда визит особы духовного звания считался почетным, и ей было лестно мое внимание. Это обстоятельство и тот факт, что я олицетворял религиозную жизнь широкого круга ее родных, побудило ее семью пригласить меня «в сослужение» моему старшему коллеге, священнику Стивену Вальке. Помню, я ужасно стеснялся и все гадал, как воспримут мои слова те, кто пришел отдать покойной дань памяти и оплакать ее. Теперь я понимаю, что многие на той панихиде, скорее всего, так часто слышали мессу, что слова их просто не задевали и забылись уже через пять минут. Наверное, было бы любопытно тогда побеседовать с ними и проверить правильность такой оценки.

Две последние панихиды я служил по тем, кого указал последними в списке людей, которым посвящаю эту книгу. Розанна Эппс, яркая, полная сил, впала в кому в результате инсульта, когда ей было восемьдесят пять, и умерла. Ее долгая жизнь была достойна всяческих похвал. Джон Найт умер в сорок с небольшим, совершенно внезапно, оставив в безутешной скорби жену, детей и родителей. И мучительно явным стало то, что шаблонные утешения не могут утешить в подлинном горе. Они и впрямь звучат как то, чем являются, – как религиозный наркоз, призванный притупить боль. От моей первой панихиды до последних, на пути, занявшем пятьдесят два года, я обнаружил, что подходил к каждой смерти словно аналитик – наблюдал, размышлял, сомневался, задавался вопросами и невольно вслушивался как в разговоры людей, так и в слова, возглашаемые проповедниками на мессе, и думал о том, как те и другие вписываются в реалии момента и способствуют их толкованию. И я понял, что слова, звучащие на панихиде, как мои собственные, так и произносимые согласно чину мессы, не всегда проливают свет на боль скорбящих.