Если бы не дымящая труба кочегарки, Усть-Порт казался бы заброшенным. Людей на улицах не было, только чумазые и не сильно чесанные ребятишки, напоминающие беспризорников, собирались к пирсу. Кто в телогрейке до земли, кто в галошах сорок пятого размера.

– Вон вход в мерзлотник![31] – кочегар Йонас в грязной робе выбрался из жаркой кочегарки. Вместе с Повеласом, не отрываясь, рассматривали знакомые места.

– Тут мерзлотник на пятьсот тонн! – со знанием дела объяснял Грач. – Возле завода ссыльные хорошо жили!

Йонас с удивлением посмотрел на Грача, глаза загорелись что-то сказать, но он сдержался и снова спустился в кочегарку. Загремел лопатой.

– Вы что же, отбывали здесь? – спросил Грач Повеласа.

– Мы на другой стороне залива, в Дорофеевском… – У Повеласа было рябоватое, попорченное оспой лицо, борода росла плохо, клочками, но черты лица были приятные.

Ребятишки на пирсе боролись, бегали наперегонки с собаками. По берегу, прямо по песку два оленя тянули легкие санки, в которых сидел сухой маленький эвенк. Не слезая с санок, задрал плоское лицо на мужиков и крикнул слабым голосом:

– Здолово, лебята, ульта есь? – и всплеснул двумя руками, как будто от радости.

– Чего он? – не понял Егор.

– Ульта – спирт по-ихнему… – пояснил Грач. – Тебя как зовут? Петька, Васька?

– Ага-ага, – радостно кивал эвенк и все махал рукой, будто предлагал спуститься. – Васька я! Здолово! Ульта-спилт давай?!

Линялые олени, с растущими, покрытыми шерстью рогами[32], стояли, безразлично и устало замерев. За мужиком в санках лежали два дыроватых мешка с рыбой. Головы и хвосты торчали из прорех.

– Лыба есь! – похлопал Васька по мешкам. – Спилт есь?!

– Рыбу-то покажь! – сказал Грач, небрежно отворачиваясь.

– Кто он по национальности? – рассматривал рыбака Егор.

– Да бог их разберет. Тут на Таймыре две национальности – саха и зэка! – Грач добродушно рассмеялся.

Васька тем временем неторопливо слез с нарт, развязал мешок и, взяв за углы, вывалил на песок, потом то же самое проделал с другим мешком.

– Таймесок, омуль есь… тли литла ульта давай, бели все! На заводе нет лыба сяс! Не ловят!

– Три литра спирта ему… – передразнил Грач, поднял голову на поселок, нахмурился солидно. – Пару дней простоим, однако, пойду Степановне скажу…

– Эй! – Васька с небольшим тайменем в руках подсеменил на кривых ногах к самому борту. – Один путылка давай, всё бели, сёрт такой китлый!

Берта в черной телогрейке и нарядном светленьком платочке спустилась по трапу, встала на развилке, думая, куда идти. Потом матрос Климов подошел к кучке местных мужиков, сидящих на бревнах, поздоровался со всеми за руку, стал закуривать. Мужики были ссыльные, он тоже.

Был уже поздний вечер. Егор с Повеласом сходили в поселок, поужинали свежей жареной рыбой и теперь сидели на корме. Разговаривали. Молчаливый Йонас вышел ненадолго из кубрика, покурил, не участвуя в разговоре, и так же молча ушел. У него было необычное лицо, как у актера иностранного кино, только разбитый и криво сросшийся нос портил дело.

– Сколько ему лет? – спросил Егор, когда Йонас закрыл за собой дверь.

– Двадцать четыре… – ответил Повелас, подумав.

– Угу, – поддакнул Егор, возвращаясь к разговору. – И что? Привезли вас в Дорофеевский…

– Ну да. Август был, тепло, в тундре ягоды полно… домой рыбу не разрешали брать, а на неводе можно было есть сколько хочешь. Мы обрадовались, до этого почти год в колхозе работали, там очень плохо кормили.

– Ты говоришь, вас много было? Все литовцы?

– Нет, почему… латыши, русские, финны… На барже везли, послушаешь, как разговаривают – ничего не понятно, столько разных языков! А между собой – все по-русски. Все научились. Нас почти четыреста человек привезли. – Повелас помолчал, вспоминая, головой качнул, будто не веря самому себе.