Сказать по-честному, он мне нравился, наш староста, даже чересчур. Нравился с того самого дня, третьего сентября, когда мы в первый раз столкнулись с ним в столовой и он уступил нам свое место в очереди. Я говорю «нам», но на самом деле заметил он тогда только Лилю, и с тех пор на нее глядел, ее слушал, а меня в отрыве от подруги не всякий раз даже идентифицировал, равнодушно проходил мимо.

Я самоотверженно несла этот крест равнодушия, ничем не выдавая себя в глазах Лили – думаю, прознав про мои страдания, она просто перестала бы с ним общаться. Такое уже бывало прежде. Для Лили это бы был тысяча первый отторгнутый поклонник, для Тобольцева – катастрофа. Так что я жертвовала собой ради него.

Все, что я могла себе позволить, – это смотреть на него на лекциях, а еще лучше – на редких собраниях группы, обычно перед праздниками, по поводу поздравления педагогов. Мне нравились его зачесанный назад пшеничный чуб, темно-синие глаза, упрямый подбородок с ямочкой и чуточку по-детски щекастое лицо. Глядя на него, я переносилась в параллельную реальность, в которой не было Лучкина и не было Лили.

Стоило нам всем скопом появиться в дверях аудитории, как Володя приободрился и вскинул голову, его звучный сильный голос легко перекрыл шум в аудитории:

– Ребята, ша, есть разговор!

Шум почти сразу смолк, десятки заинтригованных взглядов обратились к нашему старосте. А Тобольцев стоял на возвышении, напряженно вытянувшись, чуть подавшись вперед – и говорил ровно и веско, словно впечатывал в сознание слушателей каждое слово:

– Ребят, вы все в курсе, что в нашем городе случилось что-то странное. И мы пока не знаем, осталось ли худшее позади, не будет ли новой волны отравлений – или уж не знаю, что это такое.

По его тону мне показалось, что Володя так же мало верит в теорию отравленных продуктов, как и я, – это было приятно.

– На улицах сейчас неспокойно, вы своими глазами это видели, пока шли сюда. Пока власти во всем не разберутся, могут пострадать дети, женщины, да кто угодно. Поэтому я предлагаю нам не оставаться в стороне, а организовать студенческую дружину: разбиться на группы и ходить по городу, следить за порядком. Вот это я и хотел вам сказать. Что думаете, народ?

Народ, по-моему, выглядел здорово ошарашенным, наверняка никто не ожидал от старосты такого масштабного предложения. Миниатюрная Дина Ветрова спросила с первой парты:

– А нам самим разве не опасно находиться на улице, пока там такое творится? Меня родители и сюда со скрипом отпустили, брат на машине отвез.

– Ну, девочкам, может, в этом участвовать и не стоит, – легко согласился с ней Тобольцев. Дина беспокойно заерзала на стуле, дернула почти детским по хрупкости и размеру плечом, возмутилась:

– Нет, ну это что еще за разделение, надо значит надо.

– Девочки могли бы взять на себя роль санитарок при группах. – Володя вдруг задрал свитер на животе и показал, что рубашка теперь доходит ему до груди, подол начисто оторван. – Это я одному чуваку перевязку делал по пути сюда, на него пацаны всем скопом напали, без всякой причины ножом пырнули. А потом зашел в аптеку и купил все необходимое. – И потыкал пальцем в кучки на столе.

– Не, это хорошая идея, – высказался с задов какой-то долговязый парень с параллели. – Можем на всю страну прогреметь, если о нашем почине сюжет снимут. А еще лучше сами все заснимем как-то пострашнее и смонтируем что-то по типу «Ведьмы из Блэр», идея?

Одобрительный шумок. Но Володя от такой поддержки вовсе не расплылся в счастливой улыбке, а сказал сурово: