Лопата у него – лопатус, баба – бабус. Вот, случилось раз, пошли они вместе с отцом в поле. Латыньщик увидел грабли и спрашивает отца: «Как это, батьку, по-вашему называется?» Да и наступил, разинувши рот, ногою на зубцы. Тот не успел собраться с ответом, как ручка, размахнувшись, поднялась и – хвать его по лбу. «Проклятые грабли! – закричал школьник, ухватясь рукою за лоб и подскочивши на аршин, – как же они, черт бы спихнул с мосту отца их, больно бьются!» Так вот как! Припомнил и имя, голубчик! Такая присказка не по душе пришлась затейливому рассказчику. Не говоря ни слова, встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана* своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала* и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, – и всё ни слова; да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»… «Быть же теперь ссоре», – подумал я, заметив, что пальцы у Фомы Григорьевича так и складывались дать дулю. К счастию, старуха моя догадалась поставить на стол горячий книш с маслом. Все принялись за дело. Рука Фомы Григорьевича, вместо того чтоб показать шиш, протянулась к книшу, и, как всегда водится, начали прихваливать мастерицу хозяйку. Еще был у нас один рассказчик; но тот (нечего бы к ночи и вспоминать о нем) такие выкапывал страшные истории, что волосы ходили по голове. Я нарочно и не помещал их сюда. Еще напугаешь добрых людей так, что пасичника, прости господи, как черта, все станут бояться. Пусть лучше, как доживу, если даст Бог, до нового году и выпущу другую книжку, тогда можно будет постращать выходцами с того света и дивами, какие творились в старину в православной стороне нашей. Меж ними, статься может, найдете побасенки* самого пасичника, какие рассказывал он своим внукам. Лишь бы слушали да читали, а у меня, пожалуй, – лень только проклятая рыться, – наберется и на десять таких книжек.
«…с веретеном, с гребнями…» Веретено – ручное орудие для прядения, деревянная точеная палочка, острая сверху и утолщенная в нижней трети, на которую накидывается нитка.
Гребень – деталь ручной прялки, высокий деревянный стояк с зубьями.
Веретено
Гребень
«…затеется шаль…» Шаль – дурь, блажь, взбалмошное поведение.
«Он никогда не носил пестрядевого халата…» Пестрядевый – сшитый из пестряди (пеструшки), ткани, сотканной в домашних условиях из пряжи разного цвета.
Пестрядевый сарафан
«От сапог его <…> не слышен был запах дегтя…». Деготь – смолистая жидкость, которая образуется при сухой перегонке дерева. Деготь, получаемый из березы, использовался как смазочный материал (колес, деревянных деталей, шпал, сбруи и т. д.) и для защиты кожаных изделий, прежде всего обуви. Имел специфический сильный запах.
«…чистил их самым лучшим смальцем…» Смалец – вытопленное нутряное свиное сало. Смешанный со специями или приправами, часто используется в качестве закуски, намазанной на хлеб.
«…в заседатели или подкомории». Заседатель – выборный депутат, представитель от населения или сословия в учреждении, ведомстве.
Подкоморий (устар.) – судья, занимавшийся вопросами межевания владений.
«Фома Григорьевич раз ему…» Фома Григорьевич – еще одно имя-шифр. Фома – имя греческого происхождения (переводится как «близнец»), отсылающее к апостолу Фоме, не поверившему в Воскресение Иисуса Христа.
