Мелькали лишь лоскуты от него. Пузатенький автомобиль с красным крестом на дверце. Трупы, вытянутые или скрюченные на носилках, как их схватило трупное окоченение: в позах, приданных убийцей. Холодные капли, падавшие с кустов, когда он отгибал ветви в поисках улик. Широкие клавиши лестницы в здании угрозыска. …Шикарный, сверкающий лаковыми крыльями «Паккард». Ботинки.

Его трясли за плечо. Зайцев открыл глаза. И вместо стены камеры увидел Пашу. Сегодняшний день опять вдвинулся на место, как кирпич в стену.

– Ишь, а ботиночки-то у тебя какие. С фасоном, – заметила Паша. – Жоних прямо. В тюрьме, что ли, такие выдают?

Зайцев вытаращился на свои ботинки. На носах лежал матовый блик. Новенькие. Из добротной малиновой кожи. На толстой рифленой подошве. Несомненно, заграничные.

– Ботиночки-то? – переспросил он.

С острова они все поехали на Гороховую. В кабинете началось совещание. То, что один из убитых оказался американским коммунистом, да еще чернокожим, сильно осложняло дело.

– Мировая буржуазия только и ждет, чтобы поднять вой. Мол, в Советском Союзе чернокожих убивают, как в Америке какой-нибудь, – сказал Крачкин в сторону Нефедова. Тот сидел как бы на отшибе: со всеми вместе, но и отдельно.

На стекла наваливался синий осенний вечер, изредка мимо окон проносились желтые мокрые листья. Зайцев под столом старался шевелить ступнями, окоченевшими в насквозь промокших летних парусиновых туфлях. От рыскания по Елагину парку они стали еще грязнее.

Зайцев всматривался в лица. Никто из сидевших в кабинете – ни Крачкин, ни Мартынов, ни Самойлов, ни Серафимов – не выразил ни малейшего удивления, когда он появился на острове. Никаких вопросов не задали и потом. Может, поэтому и самому Зайцеву их лица сейчас казались слегка чужими. Он списал это на те три месяца, когда видел лишь сокамерников, конвоиров, следователей.

– С временем преступления все как будто бы прозрачно, – произнес он.

Дым от четырех папирос полз клубами. Зайцев с трудом привыкал к одновременному присутствию Серафимова и Нефедова: ему все казалось, что они должны были взаимно свестись к нулю, как плюс и минус в равных величинах. Но оба сидели здесь: Серафимов, все такой же румяный, и Нефедов, все такой же бесцветный.

После длинного дня работы бригада набрасывала первую, приблизительную картину преступления.

– Трупное окоченение не сошло, эксперты говорят. Значит, убили их меньше суток назад.

– А что сторож показал? Когда последний обход был?

– А что он мог показать? – махнул рукой Мартынов. – Один сторож на весь огромный парк. Считай, что нет сторожа. Досветла трупы могли пролежать, никто бы не увидел.

Несмотря на то что времени у убийцы или убийц было немного, Зайцев ошибся: следов по себе они не оставили.

Документы убитых женщин исчезли вместе с верхней одеждой, туфлями, сумочками.

– А документ американца бросили, – сказал Серафимов.

– Ага, с черной рожей и иностранным именем. Больно заметный документик. Толку ноль. Вот и бросили.

Три жертвы по-прежнему были неопознанными.

– Пока что этот младенец – наша единственная зацепка, – сказал Зайцев.

– Так он тебе расскажет, – саркастически поддержал его Самойлов. – Годика через три-четыре.

– Он не свидетель. Он улика, – не смутился Зайцев.

– Они все – улика, – подтвердил опытный Крачкин.

– Сомневаюсь, что шлюх родственники кинутся искать, – возразил Зайцев. – А мать младенца, поди, уже город весь обежала.

– Если только одна из шлюх не мамаша его, – снова подал голос с подлокотника Самойлов.

– Серафимов, задай этот вопрос медэкспертам.