Все это Вожников частью знал еще со времен своей учебы на факультете социальных наук, а частью – подслушал уже здесь, у стражников – в подземельях те говорили громко, никого особенно не стесняясь!

Встретиться с Яном Гусом, великим реформатором, проповедником Новой церкви и чешским патриотом… да можно бы такие дела замутить! За полторы сотни лет до Лютера… От перспектив просто захватывало дух! Ай да Сигизмунд, ай да сукин сын – не на свою ль голову ты бросил в одну и ту же темницу двух столь опасных для тебя еретиков – влиятельного пражского профессора и могущественного русского князя?! Бросил, не побоялся… дурак! Тем хуже для тебя – зарвавшихся идиотов учить надобно, особенно таких хитрых!

Егор уже вплотную прикидывал, как можно поскорее встретиться с Гусом и сделать эти встречи более-менее постоянными… однако встреча их состоялась куда быстрее, нежели предполагал князь, и вовсе не по его желанию. Неожиданно появилась и иная сторона… в лице некого обаятельнейшего молодого человека лет тридцати пяти в скромной мантии клирика.

Именно его как-то, словно бы между прочим, и пригласил аббат на один из своих обедов в обществе «господина Никто». Так и представил, вполне честно:

– Брат Поджо Браччолини, секретарь папской курии.

– Так папы-то еще, считайте, что толком нет! – искренне изумился Вожников.

Брат Поджо ничуть не обиделся:

– Папы нет, а курия есть и будет всегда. Секретари, мой почтеннейший господин, самые главные люди в этом мире.

– Да-да! – тут же согласился Егор. – У нас тоже так – столоначальники государством правят. И правят, как захотят, без всякой оглядки на какого там президента или премьера… плевать они на них хотели, вот так-то! Каста!

– Вот-вот, совершенно с вами согласен!

– А вы, синьор Браголини…

– Браччолини. «Че»!

– Хорошо, не Че Гевара! – ухмыльнулся князь. – Так вы, брат Поджо, какого папу представляете? Бенедикта? Григория? Иоанна?

– Последнего, разумеется, – прелат расхохотался, показав красивые белые зубы. – Впрочем, здесь не все так однозначно…

– Брат Поджо хотел бы с вами поговорить, – обглодав куриную ножку, пояснил настоятель. – Но, так сказать – приватно. Ну, вы понимаете меня… не для чужих ушей.

Егор развел руками:

– Чужие уши не в компетенции бедного узника.

– Узника – да! – отец Гвидо погрозил обглоданной костью. – Но – далеко не бедный, ха-ха-ха! Ладно, удаляюсь. Поговорите тут… без меня.

Аббат вышел, оставив обоих – гостя и узника – в собственной трапезной, после финансовых вливаний князя выглядевшей, как триклиний в императорском Риме. Вожников прекрасно понимал, что на его глазах – вот прямо сейчас – зарождается какая-то пока еще непонятная ему интрига, одна из тех, что, при удачном ведении дел, могут перевернуть мир. И ему, великому русскому князю, предназначено место одного из двигателей всей задуманной хитрым итальянцем (или кое-кем повыше) игры! Что ж… князь всегда вел дела удачно – и пусть перевернется мир! На пользу Руси, конечно.

– Вина? – не дожидаясь ответа, синьор Браччолини наполнил кубки чудесным красным вином.

Он улыбался сейчас, казалось, самой искренней улыбкой и, несомненно, имел какое-то влияние на отца Гвидо фон Дорфа, влияние очень и очень большое. Эта встреча клирика и князя вряд ли понравилась бы Сигизмунду, и, конечно же, проходила втайне.

Поставив изящный золотой кубок на стол, итальянец потеребил подбородок изящной, унизанной драгоценными перстнями рукою. Он вообще был очень красивый мужчина, из тех, что так нравятся женщинам: обаятельный, умный, с тронутым синевой подбородком и томным взглядом пронзительных светло-синих глаз. О, такого мужчину, вероятно, не пропустила бы ни она знатная дама… и сам брат Поджо… впрочем, он все же был лицом духовного звания… что, однако, не мешало открыто носить на руках драгоценнейшие перстни! Вот и с женщинами, верно, так же…