Женщина засмеялась. Невесело, из чего я сделала предварительный вывод, что она неплохо относилась к умершей. Или убитой?

— Графиня Анаис мечтала о любви, — все еще с улыбкой — доброй, как я отметила — сказала она. — Как и все молодые девушки в ее возрасте. У Всех Святых были другие планы, и по их воле, — опять пальцы ко лбу, надо этот жест запомнить, как и эту присказку, — она умерла. 

И раз она мне это так охотно, без раздражения, говорила, возможно, у меня — у Йоланды — не было всей информации? Женщину не удивляли мои вопросы, пусть я и умела их правильно задавать, но не в такой же ситуации, когда я буквально шла наощупь по краю пропасти. Шаг в сторону… 

— Ты знаешь как?

— Чахотка, милая госпожа. Она угасала, хворь иссушила ее, и — да не выдайте меня ее сиятельству — хвала Всем Святым, что она не дожила. Ее нежное сердце не выдержало бы того, что с мужеством приняли вы.

— Вот это? — я пошевелила ногой под юбками.

— Возможно, да. Ох, как она была красива! — воскликнула женщина. — Настоящий маленький ангел. Как же жаль — ох, не выдавайте меня ее сиятельству! — что вы никогда не виделись с ней. Ее сиятельство… — она подошла ближе, встала передо мной на колени и оправила мою верхнюю юбку. У женщины было уставшее бледное лицо со следами оспы и синие-синие глаза. — Ее сиятельство жестока. Если бы Все Святые были ко мне милосердны и сохранили бы всех моих малышей под своим крылом на этом свете, — пальцы-лоб, а она на удивление стойкая, так спокойно об этом говорить, — я никогда не делала бы различий, хром кто или кос… — Она погладила мое колено. — Молитесь, милая госпожа, молитва помогает, дайте обет Всем Святым, и они вернут вас с этого отбора. 

Я смотрела на ее руку, все еще лежащую на моем колене, и не могла решить, что спросить. Отбор? Что за отбор, почему я? Или как ее для начала зовут?

— Какой обет?

— Трудный, — женщина поднялась. — Все Святые чтят трудные обеты. 

Это замечательно, нахмурилась я. Но хотелось бы поменьше субъективности и побольше фактов, и все же мне не за что было упрекнуть мою невольную добровольную помощницу.

— Паломничество или сто дней молитв… — продолжала она.

«Почему я никогда не знала свою сестру», — чуть не вырвалось у меня, но задавать вопросы стоило сейчас осторожно.

— Она когда-нибудь спрашивала обо мне? — я схватила руку женщины. — Моя сестра? 

Что мне это даст? Отбор. Она должна была принять участие в каком-то отборе, а теперь, если верить той даме, которая надавала мне ни за что оплеух, я займу ее место?

— Ее сиятельство всегда пресекала подобные разговоры. Вы бы и дальше жили в усадьбе, моя госпожа, если бы не… 

— Отбор, так? — я посмотрела ей прямо в глаза, и она не отвела взгляд, только кивнула. 

— Молитесь, милая госпожа, не жалейте сил на обет. Моя матушка, упокоят ее Все Святые, — пальцы-лоб, здесь поразительно простое отношение к смерти, — помнила тот отбор, на котором его величество выбрал себе королеву, и что много девушек не вернулись тогда. Острый нож, редкий яд, злое слово — никому не пожелаешь такой судьбы. И когда я была молодой, ох, как завидовала госпожам, что носят они красивые платья и не работают с утра до ночи, как я, но у меня есть мой Хакке — да продлят Все Святые его дни, и я вышла за него по любви. И я буду молиться с вами, как молилась с детских лет госпожи Анаис, чтобы ей не довелось оказаться при дворе на отборе…

Она опять коснулась лба, но на сей раз этот жест получил продолжение: она провела подушечками трех пальцев вниз по лицу, от лба через нос, и, остановив их у губ, поцеловала, а я подумала: ты, видимо, намолила ей от души так, что ее и живых-то нет, но не было ли это и в самом деле лучшим исходом?