– Да она не гостья, она наша, – громко сказал Васёк. – Она живёт здесь!

– Знаю, знаю, – сухо сказала тётка. – Уж я всё рассмотрела… Подай стульчик, Васёк!

В последний день каникул Васёк вместе с отцом и тёткой пошли в цирк. Перед этим тётка устроила большие и торжественные сборы. Она с утра грела утюги, чистила и гладила через мокрую тряпку костюмчик Васька, заглаживала складки на брюках Павла Васильевича.

Таня боялась высунуть нос из своей комнатки. Тётка в первые же дни завладела всем домом. Она во всём навела свои порядки, распределила в кухне все кастрюльки на «ваше» и «наше». «Ваше» – это было Танино. Таня, видимо, побаивалась Евдокии Васильевны и даже на собственные вещи не решалась заявить свои права.

– Да берите, берите, – смущённо говорила она. – У нас до сих пор всё вместе было.

– Вот это-то и нехорошо, что вместе. Нам чужого не нужно, у нас своего хватит, – обрывала её тётка.

На Павла Васильевича тётка смотрела с обожанием. Без отца Васёк не садился за стол.

– Как это так? Мужчина в доме, самостоятельный, хозяин, а мы без него обедать сядем?

Павла Васильевича это стесняло, а Васёк, придя со двора, нетерпеливо слонялся по комнате:

– Тётя Дуня, я есть хочу!

– Это хорошо. Значит, аппетит нагулял, – спокойно отвечала тётка, сдвигая на кончик носа очки и растягивая на коленях своё шитьё.

Стол в ожидании отца был уже накрыт. Услышав знакомые шаги, тётка спешила на кухню:

– Васёк, подай отцу полотенце! Повесь куртку в коридоре – запах от неё паровозный!.. Садись, Паша. Устал небось?

Павел Васильевич, видя во всём порядок и чистоту, радовался. За столом Васёк запихивал в рот всё, что подавала тётка, и просил добавки.

– Вот это так, это хорошо! А то, бывало, того не хочу, этого не могу…

– Да, тебя ждать-то – с голоду помрёшь!

– Не помрёшь, – говорила тётка. – Желудок тоже аккуратность любит.

В этот день в цирк приехали московские артисты. Васёк всё боялся опоздать, но тётка не вышла из дому, пока не привела брата и племянника в полный порядок. Особенно её беспокоили съезжавший на сторону галстук Паши и рыжий чуб Васька. Галстук она в конце концов пришила к рубашке, а к рыжему украшению на лбу племянника подступила с ножницами. Но Васёк загородился от неё обеими руками:

– Папа, мне этот чуб нужен! Я его вот так кру-чу на уроке!

– Оставь, оставь, Дуня, – поспешно вступился отец. – А то, пожалуй, я своего родного сына не узнаю. Да и мать, бывало, любила…

Он решительно взял у тётки ножницы.

В цирке они сидели рядом. На арене плясали под музыку медведи, смешил клоун. Васёк подпрыгивал, хлопал в ладоши, хохотал. Отец тоже смеялся. Тётка, в шёлковой зелёной кофте, сидела прямо, она изо всех сил старалась соблюсти приличие, смеялась в платочек и останавливала Васька. В антракте ели мороженое. Павел Васильевич и Васёк, перебивая друг друга, делились впечатлениями. Тётка с тревогой поглядывала вокруг.

– Паша, кланяется тебе кто-то.

– А, товарищ мой с сынишкой… Здорово! Здорово! – басил Павел Васильевич, пожимая руку приятелю. – Вот, знакомьтесь: моя сестра.

– Евдокия Васильевна, – церемонно знакомилась тётка, протягивая сухую, несгибающуюся ладонь. При этом голова её упиралась в плечи, на губах появлялась напряжённая любезная улыбка.

«Смешная какая-то!» – удивлялся Васёк.

Вечером, когда, весёлые и довольные, Трубачёвы вернулись домой, Васёк разделся и, по своему обыкновению, юркнул в отцовскую кровать. Но тётка решительно воспротивилась этому:

– Ты что это, Паша, позволяешь? Что у него, своей кровати нету? Теперь и в деревнях вместе не спят… Какой это сон для рабочего человека!