– Не трудитесь, фиона. Я сам себя поблагодарю, извинюсь и извиню. Сладчайших сновидений. Ах да… фигу, разумеется, вам доставят в покой незамедлительно.
Не помню, как провожатый вывел меня из гостиной. Я лишь ощущала всей спиной плотный неотрывный взгляд. В коридоре наваждение начало развеиваться, и я смогла наконец рассмотреть спутника. Тот самый – тощий юноша с заплетенными в косы мокрыми волосами, которые теперь почти высохли и разбегались по синей льняной рубахе.
– Как прошел ужин, фиона Ирма? – В глазах молодого человека поблескивало озорство, но он не насмешничал, и я, хоть и все еще настороже, дерзнула ответить:
– Благодарю вас, фион Анбе. Все было очень вкусно. Герцог – замечательный… хм… собеседник.
– Несколько эксцентричен, быть может? – Анбе явно упивался моей растерянностью.
Я промолчала. Все непонятно, сил нет нисколько, ума и уж тем более остроумия – и подавно.
Мы прошли уже узнаваемыми коридорами и лестницами. Вот и моя комната.
– Спокойной ночи, фиона нола. Завтра меня здесь не будет, а вот чуть позже почту за честь вновь вас видеть.
– Благодарю вас, фион Анбе. Спокойной ночи.
Лишь когда дверь затворилась и я, на ходу сбросив сандалии, упала прямо в платье на постель, в вожделенном уединении до меня наконец дошел смысл последних слов Анбе: в этом доме полагают, что я останусь погостить. Вот уж нет, покорно благодарю, подумала я, вспомнив о закончившемся, слава Риду, ужине.
Герцог был не совсем прав: во сне я утонула не мгновенно.
Глава 3
Никакая усталость не отменяла вечернего Обращения к Риду.
Я извлекла из дорожной сумки потрепанное «Житие и Поучения». Как всегда, открыла наугад. И почти не удивилась, прочитав на развороте слева: «Речение Второе. О благовоспитанности». Я знала его наизусть – брат Алфин, мой наставник, выписанный из Святого Братства отцом специально для меня, начинал с этой главы любые наши занятия. «Благовоспитанность – спасительный плот в море действительно произносимого, убежище от сердечной смуты и корень воздержанности и благородства настоящего». Я привычно повторила эту строку Речения, представила, как слова одно за другим падают золотыми монетами в сокровищницу моей души. В точности как учил согбенный брат Алфин.
– «Рид Милосердный, Всесильный и Всезнающий, благодарю Тебя за науку и поддержание ума моего в правильной наученности». – Я прошептала Обращение, но отчего-то никакого должного трепета, какой обычно сопровождает произнесение благословленных временем слов, не ощутила.
Второй обязательный ритуал перед сном – общение с дневником. Я завела свой первый альбом для записей, когда обучилась начертанию букв. Поначалу запечатлевала все подряд – произошедшее за день, разговоры, разные слова, и я могла писать то, что думаю, а это, понятное дело, неприлично ни в каких других обстоятельствах. Но однажды между нами случилось кое-что совершенно для меня необъяснимое, и я на свои писания посмотрела иначе.
Как-то раз поздним вечером, когда весь дом уже давно погрузился в сон, я записывала, как обычно, все, что приходило на ум. И вдруг – благодаря то ли случайному слову, проросшему в голове, то ли подвернувшемуся шалому обороту – словно потеряла сознание. Сама собой понеслась рука, буквы натекали одна на другую, слова слипались в какие-то диковинные заклинания и рассыпались на междометия, прописные и строчные возникали, где хотели, знаки препинания то иссякали совсем, то прорастали через слово; мне казалось, что я одержима чем-то внешним, бóльшим, чем я сама, и оно, истомившись, рвется наружу. Сей миг даже не помню, о каком событии шла речь, – может, о первом купании после стылых месяцев или о какой-то особенно дерзкой верховой вылазке с Ферришем… Само приключение потеряло всякую ценность в сравнении с той смутной неукротимой силой, что изымала из «действительного» события цвет, звук, зигзаги форм, круги и волны, из которых оно склеилось когда-то в то, что понятно, ожидаемо, и перелепливала в… Тогда я не знала, как назвать то, чем делалось «действительное» в написанном, но поняла одно: разъятие и пересложение письмом делает из действительного настоящее.