– Jaki jest cel pańskiej wizyty w Protektoracie Wołyń? – выпрямившись на стуле, уже по-польски спросил уязвленный моим вызывающим поведением пограничник.

– А!? Не, не понимаю я, – уже не удержался и все-таки, копируя интонацию, процитировал я памятную сценку из кино моего мира.

Официальными языками общения в Волынском протекторате были английский и польский. Поэтому сотрудник визовой службы, в принципе, в своем праве. Хотя русский наверняка знал. Как знал и то, что и я могу легко на английском говорить.

Конечно, можно было и нормально ему ответить, но препятствовало этому несколько факторов.

Во-первых, передо мной сидел поляк, а я – по легенде, выходец из Британской Калифорнии. Пусть и получивший недавно гражданство Российской Конфедерации. И если у поляков с русскими отношения были вполне нормальными – с учетом географии, конечно же, то с британцами все обстояло сложнее.

После окончания Первой мировой Россия потеряла Царство Польское при активном участии британцев, которые – пользуясь смутой в России, создали в стране полностью контролируемую администрацию. Ослабленным Австро-Венгрии и Германии в то время было не до этого, а вот британцы, нацелившись на возрождение Речи Посполитой – на словах, а по факту традиционно неся управляемый хаос, явно собирались сражаться со всем окружающим миром в Восточной Европе. Причем сражаться до последнего поляка.

Как понимаю, именно тогда, в середине двадцатого века, только из-за британцев Польша и не попала в первый мир. Сменив название на Речь Посполитую, с претензией на Великопольшу, она осталась во втором – ни в Европейский союз, ни обратно в Российскую Империю, ставшую Конфедерацией, ее не пустили британцы, а как самостоятельной державе полякам путь в большой мир ко взрослым дядькам был заказан – никто в здравом уме себе конкурентов плодить не будет. И так Большой Четверке явно тесно на планете – даже я это уже понял, с весьма ограниченным доступом к информации. Поэтому, естественно, о любви между островными англосаксами и рядовыми поляками речи не шло, даже совсем наоборот. Вернее, существовала односторонняя нелюбовь – большинству англосаксов на чувства поляков было по большему счету плевать. Хотя шутки про «польского сантехника» ходили именно с их подачи, почти как и в моем мире.

Во-вторых, причиной моего показательного небрежения был сословный фактор. У меня отсутствовал личный терминал, и пограничник просто обязан был спросить меня о цели визита. При этой проверке важен не ответ даже, а сам факт диалога – это у меня еще от Олега знания. Пограничник обязан был спросить, а я при этом не обязан отвечать. И тем более в такой форме, словно отчитываясь перед ним.

Дома, у себя в родном мире, я бы подобным совершенно не запаривался. Мне и официанта, как и дворника, не переломится поблагодарить за работу искренним спасибо. Но здесь, к сожалению, не там.

Мой новый мир сословный, и это просто одна из многих случайных тренировок. Я – ученик высшей школы Конфедерации, гражданин одной из четырех держав. Держава по-английски – «power», сила. Передо мной же сидит рядовой исполнитель из нижнего мира, который, пусть и без умысла, посмел требовать у меня отчета. Не здесь и не сейчас, но в подобной и похожей ситуации любое другое поведение – кроме высокомерного удивления чужой наглости, может принести мне репутационный ущерб.

Пограничник, выдержав максимально возможную паузу – старательно играя мне на нервах, но при этом пройдясь по лезвию – я ведь мог и старшего смены позвать, требуя ответа, просканировал карточку с визой. Пока он по-прежнему старательно медленно – насколько возможно, вносил данные, мимо проследовала шумная компания молодежи.