Меня доставили в лазарет и оставили в отдельной палате – причем не на каталке, а уже на широком операционном столе. Даже простынь не потрудились кинуть. Кроме суетящихся рядом со мной специалистов, в палате появилось несколько сторонних гостей – один из них, в парадном мундире, прошел в угол, где и устроился в кресле, ожидая.

Остальные осмотрели меня ближе, и после отмашки главного одетые в белые функциональные комбинезоны специалисты, используя серьезного вида аппаратуру, приступили к работе.

В меня втыкались иголки, мигали многочисленные датчики, переговаривались специалисты – и через некоторое время я стал ощущать себя. Причем очень странно – невесомо и по-прежнему инородно. Перед глазами все подернулось серой пеленой, вокруг появились блуждающие всполохи, и мой дух неожиданно разъединился с телом. Теперь я ощущал себя плотными лоскутами мрака, которые среди серой пелены взвихрились и вдруг, закружившись вихрем, собрались в единое целое.

Мир закружился, приобретая вес и реальность. Когда я вместе с первым вдохом распахнул глаза, увидел напротив лицо мертвого паренька. Причем его тело очень быстро истончалось, усыхая. Не больше минуты – и на соседнем операционном столе уже взвихрилась горстка праха, исчезая в небольшом водовороте.

Произошедшее поражало – механику я осознал постфактум. Насколько понял, мой дух обрел живую форму в виде лоскутных сгустков мрака, полностью скопировав форму убитого тела, а после покинул мертвую оболочку и воплотился в новой копии. Как феникс.

Нет, не так. Феникс восстает из пламени. Я же восстал из праха.

Очень странное ощущение.

Меня между тем перенесли на кровать у стены, осмотрели и даже напоили. Внушительный господин в парадном темно-синем мундире выслушал доклад главного специалиста по оживлению и вышел, даже не глянув в мою сторону.

Следующие несколько часов меня осматривали, сканировали, кормили, поили. И когда удостоверились, что я реагирую на внешние раздражители, задали несколько простейших вопросов. Имя, фамилия, кто-откуда – все стандартно и даже без дежурного интереса. Явно проверяли, сохранил ли я разум и насколько адекватно реагирую на происходящее и внешние раздражители.

Что вокруг происходит, я абсолютно не понимал. Все то знание, что осталось у меня от памяти Олега, никак не могло помочь в происходящем. Если об укладе жизни на территориях протекторатов остались какие-то сведения, то вот с конфедератами парень ни разу не сталкивался. Но мысли об этом были далеко не на первом плане – я был ошеломлен и неожиданным воскрешением, и тем, что окружающие меня специалисты восприняли это как должное.

Вечер и ночь превратились для меня в пытку. Рядом постоянно находились люди – наблюдатели в белом, скрывающие лица за медицинскими масками. Они часто интересовались моим самочувствием, пытались втянуть в беседу. Меня понемногу кормили, поили, успокаивали и говорили, что теперь все будет хорошо.

Наверное, это было бы необходимо для Олега. Для меня – побывавшего в гостях у архидемона, не особо. К факту смерти и воскрешения я был готов, поэтому произошедшее, наоборот, принесло больше облегчения, чем шока.

Внимание на внешние раздражители в лице сиделок я обращал не сильно. Занимался больше тем, что пытался освоить память Олега. Это было непросто; я пробивался словно сквозь тягучую пелену, причем каждое усилие, каждое воспоминание отдавалось сильной болью в висках, затылке, темени. Казалось, что мозг пронзают раскаленные штыри. При этом я не мог отказаться от чужой памяти и чужого знания – это была как ноющая и заживающая рана, которую невозможно не тревожить и не обращать на нее внимания. Как разваливающийся зуб – когда терпеть боль уже невозможно, а обезболивающие не помогают.