– Куда же это вы?.. Как же я вас?.. Да что же вы думаете себе? – ворчливо тараторил он, наступая на дрожащую Абашеву. – Дело серьезное, с тяжелыми подозрениями. Пока всех здесь не допрошу! – Рожкин рассек воздух рукой, будто невидимой шашкой рубанул. Мол, за непослушание – и «голова с плеч». – А как вы думали?

Рожкин ненавидел частных собственников, зажравшихся артистов, развратных гламурных девиц, никчемных молодящихся старух и всех, всех остальных, кто находился тут, но кому он еще не дал исчерпывающей и краткой характеристики.

Бултыхов попытался обратить внимание следователя на необычный состав самокруток, курение которых, видимо, и привело к трагическим последствиям. Но Геннадий Борисович пригвоздил врача взглядом к стулу (дело происходило в холле, где собрались постояльцы, работники отеля и его хозяева).

– Экспертиза – это я вам скажу… дело особое. Дилетантский подход, это же ни с какого боку! – Рожкин закрутил головой с удвоенной силой, оглядывая растерянных свидетелей.

К известным нам персонажам присоединились еще двое: горничная и повар – племянница и дядька. Горничная, по совместительству кухарка – тридцатилетняя Ида Щипкова – была широкой, высокой и крепкой, как опора монумента «Рабочий и колхозница». Она отличалась угрюмостью и неимоверной работоспособностью. Сила ее молодых рук была устрашающа: Ида могла поднимать полные ведра над головой.

Рядом с ней сидел добродушный пышнотелый усач. Он являл собой до смешного типичный образчик щедрого и мастеровитого повара. Лучшего персонажа для телерекламы майонеза или пельменей, чем Феликс Николаевич Самохин, было не сыскать! Казалось, тягостную обстановку, установившуюся в холле, просветляли его густые пшеничные усы, под которыми угадывалась неизменная улыбка, а глаза с лукавым прищуром, несмотря ни на что, не утратили своей природной веселости. Впрочем, впечатление это могло оказаться и ложным. К допросу шеф-повар и любимец публики отнесся предельно серьезно. Его первого допрашивал Рожкин.

– Я уже собирался домой, – веско, густым голосом говорил Самохин. – Напитками и сладостями, которые могут понадобиться гостям, вечером распоряжаются Дашенька с Василием. Я кое-что подготовил к завтрашнему и хотел уже проститься с Идой, мывшей посуду, как услышал крики Адели Вениаминовны и фырчание «скорой».

– Я поторапливала врачей, – встрял мяукающий голосок Пролетарской. Старушка сидела в кресле навытяжку. – На их медлительность и равнодушие просто невозможно было смотреть без содрогания! – Вдова прижала скомканный надушенный платочек к глазам.

Рожкин прервал ее раздраженным жестом. Он намеревался провести допрос быстро. Кто где был в момент происшествия? Что видел и слышал? Лишь два вопроса интересовали дознавателя. Ответы устраивали лаконичные, без никчемных подробностей. Но к Зуле он отнесся с пристрастием:

– Почему вы так уж уверены в том, что ни Федотов, ни ваш приятель… как его… Кудышкин не могли принимать наркотики? Вы вообще сами-то как к травке относитесь? – Следователь с уничижением рассматривал замотанную в шерстяную шаль Абашеву, которую колотило, несмотря на не спадавшую даже к вечеру жару.

– Идите к дьяволу! – Зуля вскочила и едва не швырнула в должностное лицо при исполнении платком, сдернутым с плеч.

К полуночи постояльцы разбрелись по номерам, и следственная бригада, изъяв с федотовского стола бутылки, пепельницу и коробочку с самокрутками, отбыла из отеля, который погрузился в оторопелую тишину – будто в ожидании новых напастей.