– Что по Пушкину, сапоги?

– Да не сапоги – сказка! В них, в сапогах-то, этот… как его, дядька Черномор ходил! Хорошие сапожки, красивые, красные такие, на каблучках, тебе, думаю, впору будут… поискать?

– Нет уж, спасибо! – вежливо поблагодарил каскадер. – Ты еще труселя красные предложи, как в «Нашей Раше»! Как-нибудь обойдусь и ботфортами. Кстати, мне бы часы для съемок сменить – там, на циферблате, арабские цифры – вдруг случайно в кадр попадут, – а в те времена римские в ходу были.

– Римские? – задумчиво переспросил Валентин. – Даже не знаю, у кого такие и есть… Ладно, поищем… Постой! Какие, на хрен, часы?!

Саша довольно хохотнул:

– Да шучу, шучу я!

Прожекторы, с разрешения местного префекта – или как он там назывался? – поставили на самой конечности мыса – как раз для ночной съемки. Закат закатом, а и после него режиссер решил поснимать, чтоб два раза «пиратские» ладьи на буксире в море не вытаскивать, буксир, он тоже немаленьких денег стоил. Как и префект.

Грохоча мотором, буксир как раз сейчас разворачивался, зацепив тросом сразу две ладьи – цугом, одна за другою. Вот здесь вот, сразу напротив мыса, и должно было развернуться действо. Оранжево-красный, пурпурный даже, закат, золотисто-алая дорожка на волнах, черные тени скал, затяжной поцелуй на фоне все этой благости – вот уж против этого Александр ничего не имел, в главной роли была, естественно, Леночка. Хотя… что он с ней, не нацеловался, что ли?

Одну камеру тоже установили на скале, рядом с прожекторами, другую – для крупных планов – в пиратской ладье, третью – на всякий пожарный – в моторной лодке, где уже распоряжался мелкий, как бес, ассистент режиссера, махал руками, ругался да орал в микрофон на гребцов и команду буксира:

– Потравливай, потравливай, кому говорю! Да потравливайте же! Да кто так потравливает?

А на горизонте, между прочим, уже появились тучки… маленькие такие, полупрозрачные, синие… Никто на них и внимания не обратил, кроме капитана буксира. Тот живенько развернул свое суденышко и что-то закричал в рацию…

– Чего? – недовольно обернулся сидевший в ладье оператор. – Чего он там хочет-то?

Саша прислушался к доносившемуся из портативной рации хрипу:

– Ругается… Говорит – скоро ветер усилится, а ночью шторм будет – он в таких делах понимает.

Резко качнувшись, ударилась о борт ладьи моторная лодка с режиссером, Санычем.

– Шторм? Ночью? – Саныч пригладил растрепавшиеся от ветра волосы, коими тщетно пытался прикрыть явно просвечивающую на голове плешь, что получалось плохо. – Ну, так до ночи успеем. Все, хватит болтать! Поехали. Мотор! Хлопушка! Я сказал – хлопушка, мать вашу! Саша, Леночка – к бушприту… целуйтесь!

На съемку поцелуя ухлопали часа полтора – то режиссеру не нравилось небо, казалось не слишком романтическим, то оператора не устраивал свет, то звезда Леночка капризничала – видите ли, замерзла.

– Замерзла? Так дайте ей коньяку, черт с ней! – матерился в мобильник Саныч. – Только смотрите, немного… Что?! Дайте, сказал, пару глотков!

Леночка враз охлобыстала полбутылки, остальное допил Сашок на пару с оператором – ив самом деле, было от чего замерзнуть: солнышко уже скрылось, внезапно задул ветер, злой и неожиданно холодный, прямо-таки пронизывающий насквозь. Или это так просто казалось?

А режиссер, между прочим, радовался!

– Здорово! Черт побери, здорово! Эти волны… скалы… какая фактура… ах! Снимаем! Снимаем немедленно!

И снова Александр и Леночка целовались – теперь уже на фоне аспидно-черных, взметающихся почти к самом небу волн!