ДЕРБИ: Старый «Ридерс дайджест» никогда не умрет. У меня у самого дома есть подшивка, а ей уже лет десять. Я всегда его читаю, когда нужно немного взбодриться.
СИЛЬВИЯ (продолжает читать): «Теперь, если со мной что-нибудь случится, я никогда не стану жаловаться. Я думала, что я самая несчастная женщина на свете, после того как мой муж шесть месяцев назад застрелил свою любовницу и застрелился сам, оставив меня с семью детьми и неоплаченным «Бьюиком Роудмастером», у которого проколоты три колеса из четырех и полетела трансмиссия. Прочитав вашу историю, я теперь сижу и благодарю Господа за то, что он мне дал». Милое письмо!
ДЕРБИ: Еще бы!
СИЛЬВИЯ: Там постскриптум: «Поскорее выздоравливайте!» (Она кладет письмо на стол.) А письма из Вермонта нет?
ДЕРБИ: Вермонта?
СИЛЬВИЯ: В прошлом месяце, когда у меня было плохое настроение, я написала, как теперь понимаю, глупое, полное эгоизма и жалости к самой себе письмо молодому врачу, о котором прочитала в «Домашнем женском журнале». Мне стыдно! Я живу в постоянном страхе, меня просто трясет от мысли, что он может написать мне в ответ – если вообще напишет!
ГЛОРИЯ: Да что он сможет вам написать?
СИЛЬВИЯ: Про то, что мир полон реальных страданий, многие люди не знают, что они будут сегодня есть, и существуют сотни тысяч бедняков, которые никогда за всю свою жизнь не посещали врача. А у меня есть все – и нежная забота, и последние чудеса науки и медицины!
СЛЕДУЮЩАЯ СЦЕНА
Коридор перед палатой СИЛЬВИИ. На двери табличка: «ВХОДИТЬ ОБЯЗАТЕЛЬНО С УЛЫБКОЙ!» ФРАНКЕНШТЕЙН и ЛИТТЛ готовятся войти.
ЛИТТЛ: Она здесь?
ФРАНКЕНШТЕЙН: Все, что не внизу, все здесь.
ЛИТТЛ: И все, полагаю, слушаются того, что здесь написано.
ФРАНКЕНШТЕЙН: Это компонент терапии. Тут мы лечим не один конкретный орган, а всего пациента.
ГЛОРИЯ выходит из палаты и, плотно закрыв дверь, начинает громко плакать.
ФРАНКЕНШТЕЙН (ГЛОРИИ, раздраженно): Плакать? И так громко? В чем дело?
ГЛОРИЯ: Дайте ей умереть, доктор Франкенштейн. Ради бога, дайте ей умереть!
ЛИТТЛ: Это ее медсестра?
ФРАНКЕНШТЕЙН: Чтобы работать медсестрой, у нее не хватает мозгов. Это паршивый косметолог. За сотню долларов в неделю она занимается лицом и прической нашей пациентки. (ГЛОРИИ) Вы перешли все границы, красота. Вы уволены.
ГЛОРИЯ: Что?
ФРАНКЕНШТЕЙН: Забирайте свой чек и проваливайте!
ГЛОРИЯ: Но я ее ближайший друг!
ФРАНКЕНШТЕЙН: Ничего себе друг! Вы же только что попросили меня ее вырубить.
ГЛОРИЯ: Во имя милосердия!
ФРАНКЕНШТЕЙН: Вы уверены в существовании рая? Хотите отправить ее туда, где она сразу же получит крылья и арфу?
ГЛОРИЯ: Про рай ничего не знаю. Но ад есть. Он там, в этой палате, и вы – его изобретатель.
ФРАНКЕНШТЕЙН (уязвленный, медлит несколько мгновений перед тем, как ответить): Боже! Какие вещи способны говорить некоторые люди!
ГЛОРИЯ: Пора тем, кто любит, усилить наконец свой голос.
ФРАНКЕНШТЕЙН: Любит. Любовь…
ГЛОРИЯ: Вы даже не знаете, что это такое.
ФРАНКЕНШТЕЙН: Любовь. (Обращаясь скорее к самому себе, чем к ней.) Есть у меня жена? Нет. Любовница? Тоже нет. В своей жизни я любил только двух женщин – мать и женщину, которая лежит там, в палате. Я только что окончил медицинскую школу, а моя мать умирала от рака всех органов. «Отлично, умник, – сказал я себе, – ты такой крутой доктор из Гейдельберга. Посмотрим, как ты спасешь от смерти свою мать». Но все мне говорили, что я ничего не смогу для нее сделать, и тогда я ответил: «Пошли к черту. Я сделаю все, что нужно». А они решили, будто я чокнутый, и на время поместили меня в психушку. Когда я вышел оттуда, она уже умерла – как и пророчили те умники. Но они не знали, на какие чудеса способна техника. Я, правда, тоже не знал, но решил выяснить. Отправился в Массачусетский технологический институт, где начал изучать механику, электротехнику и химию – долгих шесть лет! Жил на чердаке, ел черствый хлеб и сыр, который обычно кладут в мышеловку. Когда я закончил МТИ, я сказал себе: «Отлично, парень! Вероятно, ты – единственный на земле человек, достаточно образованный, чтобы заниматься медициной двадцатого века». И я стал работать на клинику Керли в Бостоне. Туда привезли женщину – настоящую красавицу снаружи и полный хаос внутри. Она была точь-в-точь как моя мать. Вдова миллиардера, оставившего ей полмиллиарда долларов. И никаких родственников. А умники опять заявили: «Эта женщина умрет». А я ответил: «Заткнитесь и слушайте! И я объясню вам, что мы будем делать».