«Это Луи! Луи! Впусти его», – сказал он и судорожно взмахнул рукой. Так инвалид обращается к сиделке.

Окно отворилось, и на меня пахнуло зловонием душной и жаркой комнаты. Насекомые копошились в разлагающихся кошачьих телах. Лестат умолял меня войти, но я невольно отпрянул. В дальнем углу стоял гроб. На лакированной деревянной крышке лежали пожелтевшие газеты. Повсюду валялись обглоданные кости с клочками шерсти. Но Лестат уже схватил своими сухими руками мои, притянул меня к себе, поближе к теплу. Слезы брызнули из его глаз, рот растянулся в странной улыбке безумного счастья, близкого к боли; и на коже выступили едва заметные следы старых шрамов. Это было необъяснимо и ужасно: яснолицый, великолепный, бессмертный мужчина, сгорбившись, лопочет и плачет, как старуха.

«Да, Лестат, – тихо сказал я. – Я пришел повидаться с тобой».

Мягко отодвинув его руки, я подошел к ребенку. Он плакал не только от страха, но и от голода. Я взял малыша на руки и размотал одеяло, и он немного успокоился. Я погладил ребенка, покачал тихонько. Лестат что-то шептал, слезы текли по его щекам, я не мог разобрать слова. Молодой вампир с выражением отвращения на лице стоял у открытого окна и держал руку на щеколде.

«Значит, вы и есть Луи», – сказал он. Эти слова еще сильнее взволновали Лестата, он вытер слезы рукавами.

На лобик ребенка села муха, и я, невольно вздохнув, раздавил ее пальцами и бросил на пол. Малыш уже не кричал, он смотрел на меня своими необычайно синими, темно-синими глазами, его круглое личико блестело от жары, он улыбался, и его улыбка, подобно огню, становилась все ярче и ярче. Я никогда не приносил смерть такому маленькому и невинному существу, это я знал точно и держал ребенка с чувством странной, незнакомой печали; она была даже сильнее, чем тогда, на рю Рояль.

Нежно покачивая малыша, я пододвинул кресло к огню и сел.

«Не надо ничего говорить… Все хорошо», – сказал я Лестату. Он с облегчением опустился в кресло и потянулся ко мне, взялся за лацканы моего пиджака.

«Но я рад тебя видеть, – проговорил он сквозь слезы, – я так мечтал, что ты вернешься… так мечтал…»

Он сморщился, словно от неясной боли, и вновь на его лице на мгновение показалась сеть шрамов. Глядя куда-то в сторону, Лестат прижал руку к уху, словно хотел защитить себя от какого-то ужасного звука.

«Я не… – начал было он и мотнул головой, его глаза затуманились, он старался раскрыть их шире. – Я не хотел этого, Луи… Этот Сантьяго… Ты же знаешь… Он не сказал мне, что они задумали».

«Это все в прошлом, Лестат», – сказал я.

«Да-да, в прошлом, – кивнул он. – Мы не должны были… Луи, ты же знаешь… – Лестат еще раз потряс головой. Казалось, в его голосе добавилось силы. – Мы не должны были делать ее одной из нас». Он ударил кулаком в свою впалую грудь и повторил уже тише: «Одной из нас».

Она. Казалось, Клодии вообще никогда не существовало, это была странная, фантастическая мечта, слишком дорогая и слишком моя, чтобы поверять ее кому-то другому. Но все это давно прошло. Я пристально взглянул на Лестата и попытался осмыслить его слова. Да, когда-то нас было трое.

«Не бойся меня, Лестат, – сказал я как будто бы самому себе. – Я не причиню тебе вреда».

«Ты вернулся ко мне, Луи? – прошептал он тонким, ломким голосом. – Ты вернулся домой, Луи, правда?»

Лестат посмотрел на меня с отчаянием, закусил губу.

«Нет, Лестат», – покачал я головой. Он дернулся и закрыл лицо руками.

Молодой вампир холодно взглянул на меня и спросил: «Так вы… не вернетесь к нему?»

«Нет, конечно нет», – ответил я.