Помимо сомнительной местности и насилия за порогом моего дома, насилие было и внутри. Мои родители поженились, когда им было всего двадцать и двадцать один год, и у них сразу появилась моя сестра, а три года спустя и я. Они оба тянули за собой груз дурного, «токсичного» воспитания. Папин отец был жестоким алкоголиком, который избивал моего отца, а его мать была не слишком теплой и пушистой. Моя мама не выносила присутствия собственной матери, но любила своего отца. У моей бабушки был злой нрав, и она могла закатить гневную истерику. Мама всегда чувствовала, что ее мать больше любит младшего сына.

Хотя мой папа не проявляет такой жестокости с нами, как его отец, он пугает и может перейти от смеха к побоям в доли секунды. Никогда не знаю, когда это случится. Он может выйти из себя без всякого повода. Все мое детство ходила на цыпочках, чтобы избежать его гнева.

Когда мне было лет пять-шесть, мое любимое занятие – пройтись мимо соседнего квартала к молочной ферме «Лонгс Дери». Я карабкаюсь на крашеные белые заборы из еловой древесины и кричу коровам «му-у-у-у», пытаясь заставить их мычать в ответ. Собираю горсть сена из-под ограды и снова взбираюсь на забор, чтобы покормить коров. Всегда выискиваю стельную корову, надеясь понаблюдать, как она телится. Теленок появляется в большом прозрачном мешке, который мама облизывает, пока малыш не очистится и не попытается встать на ноги. Мне нравится смотреть на телятницу, и мечтаю когда-нибудь подоить корову. Если у меня есть с собой припасенные монеты, то иду к киоску для проезжающих машин у главного входа и покупаю мороженое на вафлях.

«Tаайти Виллидж» – мотель за нашим кварталом. Я перепрыгиваю через ограду соседей или прохожу до конца квартала по Роузкранс-авеню и поворачиваю налево, где большой деревянный мост образует арку над лагуной. Здесь есть факелы на бамбуковых подставках и старый корабль с огромной резной русалкой. Перехожу мост, иду через сувенирный магазин и попадаю в открытый атриум посреди двух этажей помещений с оранжевыми дверями.

Здесь находится тропический сад с пальмами и папоротниками и миниатюрным, заполненным водорослями искусственным ручьем в центре. Охочусь на головастиков. Крошечные головастики, головастики на полпути превращения в лягушат с лапками, крошечные лягушата и взрослые жабы – все шевелились и прыгали. Иногда гости мотеля давили некоторых из них на дорожке. Выживали самые приспособленные. Хватаю нескольких головастиков и лягушат, кладу их в карман или в пластиковый контейнер вместе с водорослями и спешу домой. Выкладываю все в стеклянную миску, наполненную водопроводной водой, и помещаю ее под листья колоказии в палисаднике. Затем иду ловить мух. Хватаю мухобойку из кухни, бью мух на наших мусорных баках и кладу их головастикам и лягушатам.

Большинство из них умирают. Но некоторые вырастают во взрослых лягушек, прыгая в нашем палисаднике, пока не окажутся на улице, под колесами машин.

Я принадлежу к головастикам. Не до конца сформировавшаяся лягушка. Я всего лишь наполовину сформировавшаяся девочка, остановившаяся где-то между ребенком и взрослой женщиной. И нахожусь во власти моих воспитателей. Меня, как и головастиков, лишают среды, в которой я действительно нуждаюсь, чтобы вырасти. Мне нужна забота и свобода, чтобы развиваться и расти в нетоксичной экосистеме. Да, в этом есть и моя доля вины, ведь я забираю головастиков из их дома и кормлю мертвыми мухами. Стараюсь растить их, но делаю это скверно.

Обеденное время – сущий кошмар. Я исследую еду и проверяю ее на наличие брокколи или спаржи. У меня нет выбора и возможности отказаться от того, что ненавижу. Запивать молоком тоже нельзя. Поскольку я еще маленькая, стол доходит мне до подбородка. Мне надоело сидеть на стопках справочника «Желтые страницы».