Подобное бесцеремонно-оскорбительное отношение к тем, кто составлял гордость армии, не укладывалось в сознании. Общим местом в Вавилоне было убеждение, что Небесные Врата обладают неземным величием и, следовательно, свет этого величия осенял каждого черноголового, проживавшего в нем. Тем более воинов, убедивших соседние народы в его силе!.. Жители Вавилона полагали, что их город, первым появившийся на верхней земле, являющийся центром и столпом мира, должен внушать чужакам неодолимое почтение. Поднять руку на Вавилон, заявляли самые смелые, это все равно что попытаться взять штурмом небо. Сколько их было, покушавшихся на Небесные Врата, увозивших в плен статую Бела-Мардука?! Давайте посчитаем! Царь хеттов Мурсилис I, ассириец Тукульти-Нинурта, эламский правитель Кудур-Нахунте, выживший из ума ассирийский царь Синаххериб, полторы сотни лет назад до основания сравнявший священный город, – всех не перечислить. Какова же была их судьба? Все как один приняли жестокую смерть от рук своих же сыновей.

О том же – о величии, могуществе и незыблемости Вавилона – твердили многочисленные указы, с воцарением нового царя ворохом посыпавшиеся из его канцелярии и требовавшие неукоснительного выполнения всех предписаний власти. О славе города и населявших его жителях пророчествовал и Седекия. В исступленных откровениях, непременно рождавшихся в присутствии придворных, слепец убеждал Амеля руководствоваться в будничных делах «заветами предков, словами и делами отца своего». В частных же беседах, оставаясь один на один, Седекия учил, что все величие Вавилона сосредоточено в царственности правителя, и, судя по знамениям, другого такого царя, как Амель-Мардук, городу ждать придется очень долго.

Переведенный в царские палаты, Седекия быстро раздобрел. Округлилось маленькое сморщенное личико, перестали подрагивать руки. Голос его приобрел необходимую для пророка бархатистость, уверенность, неистовую страсть. Бывший узник без конца восхвалял ум и непоколебимую мощь Амеля-Мардука, великого царя, воспетого «знаменитым страстотерпцем и правдолюбом Иеремией, которого почитал и твой отец, славный Навуходоносор». Амель млел, слушая эти длинные, туманные речитативы, распеваемые на манер жрецов, когда-то служивших при Урсалиммском храме.

Но в чем, задавал вопрос слепец, состоит величие самого царя? В чем слепящий свет его царственности? В том, что это сияние является отсветом Божьего величия. Как в мире существует един Создатель, так и царь на земле един, и нет никого, кто смел бы встать с ним вровень. Эти речи лучше любого снадобья лечили душу Амеля, успевшего к тому времени почувствовать славу и силу небесного Господина, именуемого в Вавилоне Меродахом, а в прочтении предков-иври, когда-то вышедших из Вавилона, Саваоф или Яхве. Знаком был царь и с теми свитками, которые тайно заполняли просвещенные иври, еще его отцом Навуходоносором выселенные на канал Хубур, где их заставили выделывать и обжигать кирпичи. Все чаще и чаще Седекия внушал Амелю, как оскорбительно для Господа утверждение в роли покровителей и защитников страны рукодельных истуканов.

– Чье имя будешь утверждать в подвластном тебе Вавилоне, тот и освятит дела твои, – как-то заявил Седекия. – И людишек вокруг себя следует подбирать, испытывая их верность тебе и твоему покровителю. Соберешь достойных, и что тогда будет тебе стадо человеков? Укажешь ему направление, щелкнешь бичом – и побегут они как один туда, куда тебе нужно.

Первым воспротивился подобным речам глава царской канцелярии Набонид. Последнее дело, заявил он, в преддверии испытаний, которые ждут Вавилон, путать имена защитников и покровителей, искать ссор внутри страны. Следом царя вновь посетили верховные жрецы всех главных храмов Вавилонии и в приемлемой, но ультимативной форме потребовали от Амеля-Мардука обязательства не посягать на древних отеческих богов. В тот же вечер Амель с горя напился сирийского вина и, поделившись со слепым пророком обидами, отбыл на охоту. И на этот раз по его повелению изображение бога Набу было оставлено в городе.