– …Какая банальность, – вздохнула Искра, ознакомившись с моим посланием, – даже не верится, что такую чушь могла написать моя дочь. Запомни: смысл трагических любовных посланий заключается в том, что ты бесконечно счастлива и празднуешь жизнь, но если этот мудошлеп вернется, то всё будет даже еще прекрасней, чем сейчас…

Интуитивно почуяв расстановку сил, Лёша по дороге домой заглянул к Искре с Галактионом – проведать, тот же ли у него статус в семье, ведь минуло немало лун с тех пор, как муж мой стал излучать свет и беспрепятственно двигаться по всей земле.

А эти всепрощенцы до того взыграли духом – что приняли в объятия блудного сына, строго-настрого запретив мне обрушивать на него потоки слез и упреков.

– Твой загулявший муж не ожидал со мной встречи в таком формате! – радовалась Искра. – Я вылила на него ушат доброжелательности!

– Теперь он едет домой, причем не с пустыми руками, – докладывал Галактион.

– Алексей везет тебе красный тряпичный жилет, – спешила Искра с благой вестью. – Только попробуй выкинуть его в мусоропровод! Это очень нужная штука, особенно если угодишь в снежную лавину, тебя хорошо будет видно с вертолета!

– Где та порода мужиков, – искренне удивлялся Галактион прямо в параллельную трубку, – которые спят со всеми встречными-поперечными, а потом звонят и веселым фальшивым голосом говорят: “Дорогуша…”

Зять возвращается в лоно семьи, преодолев моря и горы, пустыни и овраги, преграды сезонов, климатов и календарей, чтобы порадовать свою Марусю, вот что, единственное, имело для них значение. И вообще, что мы хотим от человека, который приделал лампочки к ботинкам и с каждым шагом раздвигает вселенскую тьму? Тем более нам удалось сбыть Костю Городкова с рук, а то, представляешь, говорила Искра, какое бы вышло нагромождение разных дурацких обстоятельств? Мы еще дешево отделались!

Но если бы в “Стасике” на очередном “Борисе Годунове” хор и оркестр, среди которых было много крупных женщин, очень малооплачиваемых и озлобленных на жизнь, а также тучных пожилых мужчин, если б эти герои народного духа при полном зале не объявили забастовку, так что солистам, старым несчастным людям, пришлось исполнять фрагменты под аккомпанемент рояля в фойе (лишь отзвуки арфы звенели в их сердцах…), – мы бы никогда не узнали, куда как сквозь землю провалился Городков.

В театре тьма-тьмущая закоулков, полостей и уголков, так что поначалу Косте не составляло труда раствориться среди пышных балетных декораций, гримерок, оперной мишуры, машинерии, мастерских, кулис и прочая.

– Костя так прижился, а мы все, прижившись, обнаглеваем, – рассказывал Илья Болохнин, когда Искра с Яшей и Чупиным приехали снимать восстание хора и оркестра против администрации. – Сидит Костя на спектакле, Колобов дирижирует, а Городок у него за спиной, нога на ногу, и вдруг тихонько начинает подсвистывать. Колобов, не оборачиваясь: “Костя!..”

Пиджак у Болохнина в елочку, жилет в елочку, ах, как это пошло бы нашему Галактиону, думает Искра, где, интересно, Болохнин отхватил такой пиджак?

– Пиджак у меня английский, – тот отвечает, будто прочитав ее мысли. – Пиджак должен быть английский, а пояс – из какой кожи? Ну, угадайте?

– Из анаконды? – стала гадать Искра. – Из крокодиловой?

– Нет, из страусовой…

– Ты лучше не надо, не злись. Когда человек злится, он выглядит уже не таким симпатичным, как раньше, – увещевала меня Искра. – К тому же учти! – добавляла она. – Не столь важен факт, как мы к нему относимся.

Но именно она же могла произнести, как бы между прочим: