– Замечательно, что вас тоже привлекли, – серьёзно сказал отец. – Лишние руки сейчас ой как нужны. Давай поужинаем и займёмся комнатами. Глядишь, и мама скоро придёт. Валюш, грей картошку.

Пока Валя подогревала картошку, резала зелёный лук и огурцы, пришла мама – бледная и еле говорящая от усталости. За ужином Анна Николаевна рассказала, что на собрании обсуждали, будет ли эвакуация санаториев и если да, то куда и когда. Выяснилось, что про детей-костнотуберкулёзников пока нет приказа, а про взрослые здравницы уже есть – из них отдыхающих вывозят в глубокий тыл: в Сталинград и в Краснодарский край, чтобы здесь в санаториях разместить госпитали. А после собрания пришлось готовить светомаскировочные шторы, крепить их на рамы, проверять, нет ли щелей.

– Мам, а почему эвакуируют санатории? Это что, здесь бои будут?

– Да нет, доча, до Крыма немцы не дойдут. Севастополь с моря бомбили, но наш-то город – не военный порт. Потому здесь и будут госпитали, чтобы раненых с фронта принимать.

Валя пообещала, что помоет посуду и уберёт кухню сама, Мишка с отцом взялись мастерить затемнение в комнатах, а измученную Анну Николаевну отправили отдыхать.

Квартира главного инженера типографии Титова была в старом двухэтажном доме, построенном ещё до революции в виде большого квадрата. Окна обеих комнат выходили на улицу, а кухни – во внутренний двор, где, как принято на юге, по всему периметру тянулись балконы. Обычно здесь шла бурная жизнь: перекликались дети, делились новостями и сплетнями женщины, на балконах сушили бельё, вялили рыбу и всякие фрукты-овощи, играли в карты и домино, присматривали за гуляющей внизу малышнёй, а в праздники на балкон выставляли патефон и во дворе устраивали танцы. Выход из двора перекрывался коваными решётчатыми воротами с калиткой, и строгий пожилой дворник следил, чтобы детвора не вылезала без спросу на большую шумную улицу, где ездили машины и ходил трамвай-одноколейка со старинными деревянными вагонами, тоже сохранившимися, наверное, ещё с дореволюционных времён. Сегодня вечером этот двор был тих и пуст. Тьма – хоть глаз выколи – не давала возможности ни ходить по нему, ни видеть, что происходит. Из окон не пробивался ни один лучик света, кухни и комнаты за закрытыми наглухо шторами были полны новых, военных дел и тревожных разговоров.

Около десяти вечера прозвучал по радио последний выпуск новостей, за ним – государственный гимн «Интернационал», и вещание прекратилось, чтобы возобновиться рано утром. Сведений о положении дел в Севастополе в сводках не было.

Господи, что творится…

Папа собирается на фронт. Мама плачет и говорит, что возраст не призывной и что его близорукие глаза никому на фронте не нужны, и пусть он лучше приносит пользу здесь. Зачем на фронте ветеринарный врач? А здесь, в тылу, он будет очень даже нужен. Но папа упёрся и просится добровольцем. Ему уже один раз отказали – зрение плохое, – а он снова пошёл.

В утренней газете вчерашняя вечерняя сводка за 24-е:

Ну чего они бомбят заграницу?! Лучше бы на свою территорию немцев не пускали! Да, я понимаю, что в Констанце, наверное, румынская нефть и, если разбомбить, это как-то затруднит фашистам снабжение армии, но всё же сейчас надо свою землю защищать, а то чужие города бомбим, а свои отдаём?! И это значит, что Севастополь бомбят каждый день, а вчера даже два раза. И снова бомбят Минск и Киев… Страшно как. И что нам эта Констанца или Данциг?