Ближе к полудню было второе знамение: из волн прибоя кувырком появилась похожая на большой пудинг толстая зубожаба, состоящая, казалось, лишь из живота, пасти и острых, как пила, зубов. Она проковыляла несколько ярдов подальше от воды и села на песок, тяжело вздыхая, трясясь всем телом и моргая огромными молочно-белыми глазами. Чуть позже вторая жаба вылезла из воды неподалеку и уселась, злобно уставившись на первую. Потом появилась небольшая процессия большеногих омаров – дюжина, а то и больше пестрых сине-красных созданий со вздутыми задними ногами решительно вышли из воды и принялись быстро закапываться в песок. За ними явились красноглазые гребешки, пританцовывающие на слабых желтоватых ногах, костлявые угри с белыми мордами и еще какие-то рыбы – они беспомощно бились на песке, пока за них не взялись крабы.

Лиимены кивали друг другу в нарастающем волнении. Жителей прибрежных отмелей могло заставить так резко броситься на сушу лишь одно – мускусный запах морских драконов, ненамного опережающий их самих, уже распространился в воде.

– Теперь смотрите, – резко сказал старший лиимен.

С юга надвигался передовой косяк драконов – две или три дюжины огромных созданий, высоко распростерших черные широкие кожистые крылья и изогнувших длинные толстые шеи кверху, словно лук. Они не спеша вплыли в заросли морской травы и принялись собирать с них урожай: били крыльями по воде, спугивая жителей водорослей и с неожиданной свирепостью набрасывались на них, заглатывая без разбору и траву, и лобстеров, и зубожаб, и всех кто попадется. Эти гиганты были самцами. Позади них, переваливаясь с боку на бок, плыла небольшая группа самок, раздувшихся как стельные коровы, а за ними – сам вожак стада, настолько огромный, что его можно было принять за перевернутый килем вверх корабль, и то это была видимая часть вожака – лапы и хвост находились под водой.

– Склонитесь и воздайте молитву! – приказал старший и упал на колени.

Вытянутой левой рукой с семью костлявыми длинными пальцами он снова и снова творил знак морского дракона: растопыренные крылья, хищно изогнутая шея. Он наклонился и потерся щекой о мокрый холодный песок, поднял голову, посмотрел на вожака драконов, которых был сейчас не более чем в двухстах ярдах от берега, и усилием воли попытался призвать огромного зверя к берегу.

– Приди к нам… приди… приди…

– Настало время. Мы долго ждали. Приди… спаси нас… веди нас… спаси…

– Явись!

Механическим росчерком он поставил подпись на чуть ли не десятитысячном за сегодня документе: «Элидат Морвольский, первый советник и регент». Рядом с подписью он небрежно проставил дату, и один из секретарей Валентина положил перед ним новую стопку бумаг.

Подписанию бумаг Элидат посвятил весь день – это тяжкое мучение повторялось еженедельно, но без него никак нельзя было обойтись. Каждый втородень после полудня он покидал свою резиденцию – Двор Пинитора и являлся во внутренний Замок, в кабинет короналя, усаживался за величественный стол лорда Валентина с огромной столешницей из темно-красного палисандра, на которой узор волокон складывался в эмблему звездного огня, и час за часом секретари один за другим подкладывали ему бумаги, приходящие из всевозможных правительственных учреждений сюда на окончательное утверждение. Пускай даже корональ был в отъезде с великой процессией, шестерни государства продолжали крутиться, извергая нескончаемым потоком указы, поправки к указам и указы об отмене указов. И все это должен был подписывать корональ или назначенный им регент – одному Божеству известно зачем. И еще раз: