Хозяин пришел вовремя, принял у жильца двадцать тысяч и, вздохнув, сообщил, что цена подрастет с октября. На пяток.

– На пяток? – растерялся Дорожкин.

– Кризис, – вздохнул еще глубже хозяин, пятясь к двери. – Должны понимать. И так демпингую почем зря. Квартира в порядке, с мебелью. Метро рядом. Лоджия застеклена. Телефон опять же.

– Понимаю, – кивнул Дорожкин, закрывая за хозяином дверь и накидывая цепочку.

Понятным было только одно: когда у всех начинается кризис, у кого-то неминуемо наступает полный абзац. Все правильно. Во всякой беде должен быть если не виноватый, то крайний. В этот раз крайний он.

«И в другие разы тоже», – пришла в голову простая и очевидная мысль.

Дорожкин хлопнул в ладоши, выбил каблуками короткую дробь, упал на продавленный диван, уставился на низкий, обклеенный дешевыми полистирольными плитками потолок и попробовал задуматься о собственной никчемной жизни. Задуматься не получалось. В голову лезла какая-то ерунда – вспоминались работы, которые не приносили толком ни денег, ни удовлетворения, армия, не оставившая внутри него ничего, кроме досады и грязи, разочарованное лицо Машки, потратившей на него, Дорожкина, полгода жизни, хорошо хоть не расписались. Собственно, эта ерунда и была отражением его жизни. Дорожкин сам был ерундой. Нет, конечно, он не считал самого себя ерундой и жизнь свою не считал ерундой, но жил начерно, и черновик ему не нравился. Он словно вычерчивал год за годом линии и буквицы по белому листку, но там дрогнула рука, там пропустил букву, там ошибся, и получался черновик, и вот уже листок исписан на треть (если не наполовину – поправился Дорожкин), а написалось что-то несуразное. Сейчас бы в самый раз зачеркать его, скомкать и разорвать, так другого-то листка нет. Или отрезать исписанный край и начать на остатке начисто? С краешка? Мелким и убористым почерком?

И все-таки расслабляться не стоило. Дорожкин рывком поднял себя с дивана, шагнул в ванную, умылся холодной водой, выдавил на зубную щетку пасту, старательно растянул губы в улыбке. В зеркале отразился круглолицый молодой мужик (уже не парень, к сожалению, хорошо еще, что пока еще молодой мужик) с добрым взглядом. Растерянность и беспокойство были почти неразличимы, доброта и оптимизм сияли в полную силу, пусть и были выстроены напряжением лицевых мышц. Да и чего бы им было не сиять? На месяц крыша над головой имелась, макарон и подсолнечного масла в шкафу хватало, сбережений, правда, не осталось, зато лето провел с пользой, помог отстоять от огня деревню, да и крышу дома заодно матери подновил, санузел со двора перенес в тепло – все польза. Если что в Москве не срастется, будет куда отползти, чтобы зализать раны. Солений у матушки целый погреб, на хлеб денег хватит, картошку сосед поможет выкопать, Дорожкин с ним договорился. Одно было плохо в деревне – прохода мать не давала: когда женишься да когда женишься?

– Когда женишься? – спросил Дорожкин сам себя и собрал лоб в складки над переносицей. А и в самом деле, может быть, ему стоило не только изучать объявления о найме на работу офисных менеджеров и логистов, но и по брачным разделам пробежаться? А ну как требовались молодые и перспективные да без вредных привычек? – А также без жилья, денег и особых способностей, – пробормотал Дорожкин, выплевывая зубную пасту и размазывая по щекам пену для бритья. – Давай-ка, дорогой, ноги в руки, и ищи работу. Список вакансий скачал? Скачал. Маршрут составил? Составил. Так что долой хандру и нытье, и вперед.