Я вынула портсигар с бриллиантовым вензелем на крышке и с таинственным видом открыла его (забавно, оба мои брата курили, а отцовский портсигар присвоила я). Идар любопытно заглянул внутрь.

– Желаете испробовать? – таинственным голосом произнесла я, покатав в пальцах маленький коричневый шарик, потом бросила его в рот и замерла с выражением истинного блаженства на лице. – Это из Ифрикии, здесь такого не достать…

– Если позволите, Трикс, – он взял один. Я догадывалась, о чем он думает: примерно в такие шарики дзейлинцы скатывают дурманящую курительную смесь. – И что с этим нужно делать? Проглотить?

– Нет-нет! Тщательно разжевать, ни в коем случае не запивая водой, – очень серьезно пояснила я, – но предупреждаю, в первый раз ощущения могут быть даже слишком сильными.

– Ничего, я люблю новые впечатления! – улыбнулся он, залихватски кинул шарик в рот и принялся жевать. – Хм… а запах напоминает кишр…

– Да, его добавляют для того, чтобы отбить привкус самого снадобья, он не слишком приятен, – пояснила я, забавляясь про себя.

Вообще-то, это и был кишр, как его традиционно употребляют в пустынных областях Джамана: смешивая особым образом подготовленные молотые зерна с жевательной смолой и кое-какими специями. Судите сами: в пустыне вода на вес золота, да и кипятить ее ради чашечки бодрящего напитка – целая история, потому что топливо там тоже поди разобудь. А после одного такого шарика и вьючный джеммель взбодрится!

Я носила этот портсигар с собой именно ради таких вот случаев, позаимствовав горстку шариков у Адиты – она их порой жевала, как конфеты. А вот Идар изо всех сил крепился, силясь проглотить чудовищно горькое… хм… вещество. Впрочем, ему уже было хорошо: на человека неподготовленного такое действует быстро: глаза у Идара сошлись на переносице, он все чаще сглатывал слюну и начал подергиваться. Я на всякий случай проверила – пульс учащенный, но пока не критично. Скоро его отпустит…

Тем временем представление подошло к финалу: танцовщицы на сцене лихо задирали ноги выше головы, то и дело впечатывая каблуки в пол и вздымая клубы пыли. Всё же сидеть слишком близко к сцене – не лучший вариант!

Вернее, какому-нибудь сластолюбцу это понравится, поскольку можно разглядеть не только чулки, но и подвязки, и трусики (кое у кого они немного сбились), и даже родинку на внутренней стороне бедра… Можно оценить и ноги: я не заметила откровенно дряблых или слишком тощих, все были в меру крепкими. И немудрено, попрыгай вот этак каждый вечер, не считая репетиций…

Увы, всё это было интересно, вот только меня обдавало ядреной смесью запахов свежего и застарелого пота, давно не стиранных платьев, дешевой пудры и духов, которыми только клопов морить… Я уж молчу о пыли, от которой я едва не расчихалась.

Девицы задорно завизжали, затрясли пышными юбками, готовясь к коронному номеру, и в зале заулюлюкали. Кое-кто вскочил, чтобы лучше видеть.

Дальше всё происходило как в синематографе, когда заедает пленку, или, вернее, при показе туманных картин… Вот девицы разворачиваются, наклоняются, задирают юбки и замирают на мгновение, чтобы все могли насладиться пикантным зрелищем. А одна из них, та, что отплясывала в центре, вдруг падает лицом вперед, все в той же нелепой позе, с закинутой на голову юбкой, некрасиво разбросав ноги…

Взвизгнула и умолкла скрипка. Пианист еще какое-то время продолжал бренчать, но скоро умолк и он. В зале воцарилась тишина. Девицы выпрямились, шелестя платьями и недоуменно глядя на упавшую товарку. Одна из них, посмелее, наклонилась посмотреть, что стряслось… и истошно завизжала, прижимая руки к лицу, а за ней и остальные.