АННА ИВАНОВНА. Ну что ж, простите, что так получилось.

ВРАЧ. Что вы, что вы! Это я должен сказать: простите, что так получилось, случилось. Жизнь – это жизнь.

«Закопушки» – небольшие шурфы геологической разведки, расположены этажами – ловят пласт угля. В двух верхних – лежащие на борту забоя БЛАТАРИ. В нижней работает ВРАЧ. С горы, как с неба, спускается ПРОРАБ в этот амфитеатр судеб – но блатари не делают ни единого движения ему навстречу. Кайло и лопата каждого стоят в углу забоя.

ПРОРАБ. Ну, как тут?

БЛАТАРЬ. Трудимся, гражданин начальник.

ПРОРАБ в верхнем шурфе поднимает кайло и осматривает. На борту – дымящаяся огромная папироса из целой осьмушки махорки.

ПРОРАБ. Можешь получить премию – за бережное обращение с инструментом.

БЛАТАРЬ. Так уж сразу и премию. Закурим, Петр Христофорович.

ПРОРАБ. Ты же куришь.

БЛАТАРЬ. Так это – махорка пролетарская, а у вас «Беломор».

ПРОРАБ (достает пачку и садится на борт забоя). Как тебе не стыдно, Генка, бездельничать. Такой здоровый парень – «лоб», как у вас говорят.

БЛАТАРЬ. Я эти кубики, кубометры эти, в буру выиграл и могу припухать до Рождества. Имею полное право.

ПРОРАБ. В буру… У кого?

БЛАТАРЬ. У сотского.

ПРОРАБ. А десятник мне говорил, что и в руки не берет этих…

БЛАТАРЬ. Стирок?

ПРОРАБ. Вот-вот. Карт. То-то я смотрю, у моей жены томик Виктора Гюго исчез бесследно. Тайга. Кому нужен здесь Виктор Гюго? Кому полезен? А книга на хорошей бумаге, толстой, блестящей.

БЛАТАРЬ. На такой бумаге стирки когда мостырят, карты когда делают, листочки склеивать не надо. А если из газетной, то надо склеивать – лишняя работа.

ПРОРАБ. Понимаю и на будущее учту. Только у меня ведь тоже – отчеты, замеры. Тут недостаточно из Виктора Гюго колоду этих… стирок сделать. А, как ты думаешь?

БЛАТАРЬ. Наверно, недостаточно.

ПРОРАБ. Как я буду списывать, какие наряды утверждать?

БЛАТАРЬ. А на оползень, Петр Христофорович. Оползни, и все начинай сначала. Сотский хоть и фраер, но битый и понимает жизнь. Да и вам перед начальством не захочется отвечать: еще с работы, пожалуй, снимут. Эх, Петр Христофорович, без туфты и аммонала…

ПРОРАБ. …не было бы Беломорского канала. Это верно, только ведь чтобы на оползень списывать, надо кое-что сделать, самую малость хотя бы. Очертить хоть шурфы.

БЛАТАРЬ. Об этом можно будет потолковать, Петр Христофорович.

ПРОРАБ. А неужели тебе не надоест целый день лежать тут?

БЛАТАРЬ. Мы романы тискаем. «Князь Вяземский», «Шайка червонных валетов». Не интересуетесь, Петр Христофорович?

ПРОРАБ. Нет, не интересуюсь. К совести твоей я, Генка, не обращаюсь.

БЛАТАРЬ. И правильно делаете. На месте совести у нас рог вырос.

ПРОРАБ. Я просто удивляюсь – ведь за целый день… просто от скуки. Если бы я работал в твоем шурфе… (Берет кайло и начинает работать.)

Гора у шурфа быстро растет.

Вот – за какую-нибудь минуту.

БЛАТАРЬ. У вас талант, призвание к этой работе.

ПРОРАБ. Призвание не призвание, а работать физически я могу. Только на кой черт мне это надо…

БЛАТАРЬ. Вот и Я так же думаю, Петр Христофорович. На кой черт мне это надо.

ПРОРАБ. За такую работу я тебе дам штрафное блюдо.

БЛАТАРЬ. Ты мне дай хоть полблюда, только чтобы блюдо было с конное ведро.

Прораб переходит в следующий забой, где на борту неподвижно лежит ВТОРОЙ БЛАТАРЬ. В забое такая же зеркальная чистота.

ПРОРАБ. А у тебя как, Снегирев?

ВТОРОЙ БЛАТАРЬ. Замер покажет.

ПРОРАБ. Получишь штрафную пайку.

ВТОРОЙ БЛАТАРЬ. Эх, гражданин начальник. Есть такой закон таежный: в лагере убивает большая пайка, а не маленькая.